На равных так на равных. И главное – все земляне думают так же.

Его нога ткнулась в твердый грунт, он, покряхтывая, обернулся. И задохнулся, в последний раз за это утро, сбитый с ног всем невероятием происшедшего: перед ним стоял Наташа, держа на руках узкий белый камень, лежавший в основании посадочного знака.

Только это был не камень, а негнущееся тело Кшиси, и с совершенно белого лица смотрели, не мигая, совершенно черные, без малейшей прозелени, глаза, и он не мог понять, живые они или неживые.

И Макася, которая лопотала горестно и настойчиво: «…да скорее же, скорее…», и Наташа наступал на него, тесня от лестницы, и Меткаф, запрокинув голову, уже примеривался – какой вираж заложить…

Они стояли против него – его товарищи, еще минуту назад твердо верившие, что пришли сюда, чтобы жить на равных, работать и страдать, любить и сходить с ума, рожать и умирать.

– Да, – сказал он, – да, конечно, скорее на «Рогнеду»…

И тогда на белом лице проступила легкая трещинка – разлепились губы.

– Только попробуй, – отчетливо проговорила Кшися. – Выброшусь из машины…

Они смотрели друг на друга, и были вместе – уже двое против всех остальных.

Над поляной, нацеливаясь на каменный знак, заходила на посадку вторая спусковая капсула, вызванная кем‑то без его ведома. Он следил за ее метущейся по поляне темно‑синей тенью, не в силах освободиться от навалившегося на него оцепенения. Еще не поздно. Еще есть другой выход. Ему даже ничего не придется делать, от него не потребуется ни слова. Его попросту отпихнут в сторону, потому что через минуту высадится вторая группа, и их будет уже больше десятка. Они втащат Кшисю в капсулу, и для нее закончится жизнь на трижды проклятом Та‑Кемте, с его фанатизмом и равнодушием, с его жрецами и рабами, с убегающими по склонам лачугами и черными чудовищными громадами Храмовищ, тупо и слепо подминающими под себя каждый из городов этой несчастной планеты. Да, это кончится. А что начнется?

Жизнь… то есть здоровье, долголетие. И чей‑то сын. «Только попробуй – выброшусь из машины…»

Значит, для нее это уже не было жизнью.

– Ну что же, – сухо проговорил он, внутренне холодея от ужаса перед тем, что он сейчас творил своей командирской властью, обрекая ее на продолжение всех этих мук – а может быть, даже и смерть, – что же, выбрала – так оставайся. Мы не боги, мы обыкновенные смертные люди, и они должны видеть это собственными глазами. Хватит чудес, Колизеев там всяких, стен неприкасаемых… Меткаф, позаботьтесь о ней, пока нет Аделаиды. Остальные – к детям!

Но они глядели на него широко раскрытыми глазами и не двигались с места.

– Это приказ! – крикнул он голосом, какого никто и никогда от него не слышал. – Да что вы на меня уставились… Кристина – просто первая, кому досталось полной мерой, во имя «спящих богов». Вторым был… – Он увидел черные от боли глаза, которые, не мигая, смотрели на него, и поперхнулся. – В общем, всем нам достанется, каждому в свой черед и своей мерой, никого не минует. Это я вам гарантирую. Потому что мы совершили главную ошибку: недооценили ту страшную силу, которая стояла против нас. А она была, и есть, и будет, и драться с ней насмерть, и запомните, как первую заповедь: это мертвая вода, вроде той, что поит каждый город по милости черного Храма. Такая вода убивает не только еще не рожденных – она вытравляет способность верить в добро и истину… Вон их сколько, поверивших нам, – это из всего‑то города…

Ребятишки, присев на корточки, зачарованными лягушатами глядели ему прямо в рот. С другого конца поляны раздался чмокающий звук – это вторая капсула, поелозив вдоль скалы, присосалась к камню и откинула люк.