— Свидетель, вы видели фотографию пойманного гестаповца, напечатанную в газетах? — спросил адвокат.

— Я выписываю только сельскохозяйственные журналы. В них этой фотографии не было. Но после очной ставки один мой знакомый, сохранивший номер газеты со снимком, показал мне его.

Рушиньский протянул свидетелю копию находящейся в деле фотографии.

— Не кажется ли вам, что этот снимок более качественный? — спросил он.

— Ваша правда, пан меценас.

— Свидетель, хочу напомнить, что вы даёте показания суду, а не адвокату обвиняемого, — сказал председатель Езерскому.

— Высокий суд, я лишь подтвердил, что этот снимок лучшего качества, чем в газете.

— Похож ли сфотографированный офицер на того, который командовал эсэсовцами на кладбище?

— Сходство налицо. Вот и шрам на щеке. На этом снимке он заметнее.

— Свидетель, кроме офицера в кадр попали, как вы успели заметить, ещё два гестаповца. Не могли бы вы вспомнить, не было ли их тогда на кладбище во время экзекуции? — задал вопрос адвокат.

— Этих двоих я там точно не видел. Тех бандитов, которые на моих глазах убивали людей, я до конца своих дней не забуду, — ответил Езерский.

— Может быть, вы знаете заключённого, стоящего перед офицером?

— Где-то я его уже видел, но вот где? Не могу вспомнить.

— А если постараться.

— Очень знакомое лицо.

— Не встречали ли вы его где-нибудь после войны?

— Да разве всех упомнишь? Уверен, что где-то его уже видел. Но где и когда? Не знаю.

— Вспомните, пожалуйста, вы видели его в деревне или в городе?

— Наверняка могу сказать, что он не из нашей деревни. Да и в Брадомске я почти всех горожан знаю если не по фамилии, то хотя бы в лицо.

В последующие четыре дня слушания дела перед судом прошло около двадцати свидетелей обвинения. Их показания не внесли в дело ничего нового, лишь подтвердили обвинения, сформулированные в обвинительном заключении. Все эти свидетели в период оккупации какое-то время находились в Брадомске и видели там Баумфогеля. Некоторые прошли через аресты и пытки в гестаповских застенках, многие знали, что такое концентрационные лагеря не понаслышке, а из собственного опыта. Некоторые потеряли близких — мужей, отцов и детей, ставших жертвами террора Баумфогеля. Свидетели подробно рассказывали судьям о пережитом.

Эти свидетельские показания позволили прокурору подвести солидный фундамент под обвинительное заключение. Хотя защите неоднократно удавалось подвергнуть сомнению весомость результатов, полученных от очных ставок свидетелей с обвиняемым, такой опытный юрист, как Рушиньский, прекрасно понимал, что его маленькие победы не оказали существенного воздействия на мнение судей и заседателей. Несмотря на все его старания, невозможно было опровергнуть один бесспорный факт: сфотографированный офицер гестапо — это тот самый человек, который сидел сейчас на скамье подсудимых. Адвокат понимал, что единственный путь, обеспечивающий защите более или менее реальный шанс на успех, — это борьба за смягчение неотвратимой для его клиента суровой меры наказания.

Сам Врублевский, или скорее Баумфогель внешне никак не реагировал на ход процесса. Он сидел с отстранённым видом, спокойный, казалось, ему нет никакого дела до показаний свидетелей. Изредка, правда, он вставал и бросал судьям одну и ту же фразу: «Я не Рихард Баумфогель и никогда не был в Брадомске».