Капеллан Уайт, которому Эткинс тут же рассказал все, тоже вел себя сдержанно, подобно своему патрону; еще его весьма шокировали скульптурные изображения женщин и гермафродитов, да вдобавок неизвестное существо тяпнуло усевшегося на него беднягу за левую ягодицу. В течение всего мероприятия священник держался скованно и замкнуто.

На самого мистера Эткинса и молодого человека из свиты посла гнетущая атмосфера не распространилась, и они создавали достаточно шума, чтобы сборище казалось веселым. Эткинс старался особенно: он был оживлен и общителен, говорил громко, без стеснения, во время пикника советовал Стивену «не оставлять без внимания стоящую рядом бутылку — не каждый день нам приходиться вволю попить шампанского». После чего отвел Диану к отдельно стоящей скульптурной группе в глубине второй пещеры, и, светя фонарем, пожелал обратить ее внимание на плавные линии, нежнейшую гармонию, сбалансированность, достойные резца знаменитого греческого мастера Фидия. Ее покоробили эти речи, а также его манера придерживать ее за локоть и дышать на нее, но решив, что тот находится под действием винных паров, она не стала возмущаться, только отстранилась, заметив, что слишком необразованна для столь тонких материй. Увидев, что к ним идет Стивен, Диана очень обрадовалась.

Мистер Эткинс не унимался, и когда на бомбейском берегу все стали расходиться, он просунул голову в ее паланкин и заявил: «Я загляну к вам как-нибудь вечерком, — и с игривым взором, от которого у нее пропал дал речи, добавил, — мне известно, где вы живете».

Ближе к вечеру Стивен вернулся в дом на Малабарском холме и сказал Диане:

— Мистер Стенхоуп просил передать свои наилучшие пожелания миссис Вильерс, а также самую искреннюю благодарность за незабываемый день. Леди Форбс, ваш покорный слуга. Вы не находите, что сегодня необычайно жарко, мадам?

Леди Форбс одарила его растерянной, испуганной улыбкой и вышла из комнаты.

— Мэтьюрин, приходилось тебе хоть раз в жизни видеть такой унылый, жуткий, чудовищный пикник? — спросила Диана. На ней было неуклюжее темно-синее платье, богато расшитое жемчугом и перехваченное пояском с еще более крупным жемчугом на пряжке. — Но с его стороны было так любезно прислать свои благодарности, наилучшие пожелания падшей женщине.

— Что ты несешь, Вильерс? — воскликнул он.

— Как же низко я пала, что даже эта мерзкая рептилия Перкинс позволяет себе такие вольности. Боже, Мэтьюрин: это проклятая жизнь. Мне нельзя выйти без риска подвергнуться оскорблению, я совсем одна, и заключена в этом доме как в тюрьме. Наберется едва с полдюжины женщин, которые принимают меня по своей воле: четверо из них имеют сомнительную репутацию, прочие же — попросту дуры. Что за компания! А остальные дамы — особенно мои прежние знакомые — о, как метко умеют они метать свои стрелы! Не смертоносные, поскольку я могу дать сдачи, а Каннингу по силам разрушить карьеру их мужей, но достаточно острые и ядовитые! Ты даже не представляешь, какими ведьмами могут быть женщины. От этого я прихожу в такую ярость, что не могу спать… мне становится плохо… От злости у меня разливается желчь и я выгляжу на все сорок. Пройдет еще месяцев шесть, и на меня нельзя будет глянуть без слез.

— Ну же, дорогая, ты не права. Как только я тебя увидел, сразу отметил, что ты выглядишь даже лучше, чем в Англии. А когда я пришел сюда, и мог не спеша разглядеть тебя, это ощущение укрепилось.

— Удивительно, как легко тебя можно ввести в заблуждение. Это же просто trompe-couillon, как говорит Амели — она лучший мастер по женскому гриму со времен как ее там звали…?

— Виже Лебрюн?

— Нет. Жезебель. Смотри, — промолвила она и провела по щеке пальцем.