— Я?! — изумился я. — Да что вы! Вы же меня прекрасно знаете, я шагу лишнего не ступлю, такова моя природа…

— Природа… — проворчал инспектор. — Ну? Все выложили? Надеюсь, сами вы этого порошочку не прикупили? А то еще начнете на людей бросаться!

— Грубо, инспектор, — посетовал я, поднимаясь. — О, кстати!

— Ну что вам еще?! — Он уже не чаял, чтобы я поскорее убрался из его кабинета и желательно вообще из города.

— Вы ведь даже не спросили, как звали того торговца, — пожурил я. — Так я и знал, что вы и не собираетесь его искать! Конечно, кто я — обычный человек, и кто вы — опытный полицейский… Зачем вам мои глупые измышления?!

— Ну и как же его имя? — Разоблаченный Таусенд насупился.

— Некто Барентон, — сказал я, а инспектор нахмурился.

— Джозеф Барентон? С чего бы это он в торговлю подался?

— Так он вам знаком? — поразился я.

— Еще бы не знаком! — фыркнул Таусенд. — Сколько раз его забирали…

— За что же, если не секрет?

— Да за пьяные дебоши, за что еще? Соберутся всей этой своей наивной компанией… вот название придумали, нашлись тоже птички-наивняки — и давай гулять! Соседи вечно на шум жаловались и на то, что он непотребных девиц к себе водит, натурщицы якобы… Правда, давненько его уже не видать, должно быть, и впрямь остепениться решил. Да и то, из него художник, как из меня актриса варьете!

— Очень даже может быть, — задумчиво сказал я и поспешил откланяться.

Еще один Барентон? Художник? Лавочник говорил о человеке, которого посчитал художником и который держался у Барентона-торговца как у себя дома. Совпадение? Не верю я в такие совпадения! Может быть, они родственники? Имени торговца я не знал, в рекламе значилось «Р. Барентон». Очень любопытно!

И у меня родился план…

Как и большинство моих сверстников из хороших семей, я подвергался суровому домашнему обучению. Меня учили не только письму и счету, а впоследствии более сложным наукам, но и прививали любовь к изящным искусствам, в том числе живописи. Увы, я оказался настолько бесталанен, что был неспособен нарисовать даже домик, чем до крайности расстраивал матушку (она писала прелестные легкие акварели, многие из которых и по сей день украшают стены моего дома). И это при том, что я вполне недурно чертил! «Ну, полно, нельзя же быть талантливым во всем!» — говорил обычно отец и посмеивался, явно намекая на мою нелюбовь к музицированию, парусному спорту и теннису. Разумеется, всему этому я обучился если не на отлично, то на вполне приемлемом для джентльмена моего положения уровне и мог не опасаться ударить в грязь лицом. Но вот живопись, увы, так мне и не покорилась!

«Что ж, — философски подумал я, подъезжая к дому, — я всегда могу сказать, что любовь к изобразительному искусству поразила меня внезапно, как поражает молния, и теперь я жажду приобщиться к прекрасному. Пускай обучают!»

— Ларример, знаете, я решил стать художником, — сказал я, отдавая дворецкому трость и шляпу.

— Прекрасно, сэр, — сказал он с улыбкой. Его радужное настроение ничуть не померкло с утра, и он даже не вспомнил мою чудовищную детскую мазню, по недоразумению именовавшуюся рисунками.