Гарабомбо глядел на бляшки жира.

– Надо сменить Ремихио Санчеса.

– А можно это?

Руки у старика задрожали.

– Конечно, дон Хуан. По закону выборного сменяют, если две трети против него.

Старик Ловатон печально посмотрел на гостя.

– Никто не подпишется, Гарабомбо. Говорил я тебе, боятся твои земляки.

Гарабомбо вскочил так быстро, словно собирался прыгнуть. Он был очень высок.

– У меня подпишут!

– Ничего не выйдет, Гарабомбо. Власти – из этих.

– Поеду в Лиму.

– Ездил ты в Лиму, и вот что вышло. На три года застрял!

– Зато я вылечился от болезни. Хорошую школу я прошел в тюрьме. Послушаешь политических, много узнаешь, дон Хуан. Теперь меня видно!

– Чему же ты научился, Гарабомбо?

– Тому, что предатели марают землю. – Он злобно усмехнулся. – Они и могильной земли не заслужили.

– Это неверный путь, Гарабомбо!

Старик не опустил глаз под его взглядом.

– Неверный путь!

– Какой же верный?

– Читать умеешь?

– Да, дон Хуан.

– Садись и вникай.

– …Как подумаю о нем, о мерзавце, места себе не нахожу.

– Я знаю человека, начальничек, он вам зубы мигом вылечит.

Усач поглядел на него.

– Вам бы только врать.

Всаднику было лет двести. Зоркому Глазу понравился его вид.

– Слово даю, начальничек!

Усач цыкал зубом, высасывая волоконца мяса.

Всадник осадил коня.

Усач потрогал челюсть. Черная как ночь борода оттеняла синеву его глаз.

– Глупости, Солидоро! Людей тут больше нет. Вот Амадор, это человек, одно слово!..

– За то и выбрали.

– Я слышал, тебя хвалят.

Зоркий Глаз глядел, как стареет пивная пена.

– Начальство мое тебя расписывало…

Зоркий Глаз глядел, как пена испускает дух.

– Превозносят, одно слово!

Зоркий Глаз помялся, ощетинившись, словно дикобраз.

– Хозяину моему досаждает одна муха. Вчера он мне говорит: «Слушай-ка, Солидоро, не могу я ее терпеть. Не знаешь, кто бы ее прихлопнул?»

Зоркий Глаз открыл еще одну бутылку и коротко засмеялся.

– Сколько ей лет?

– Так… тридцать.

– Чем она вам досадила?

– Людей подбивает забрать хозяйскую землю…

Старик Ловатон замолчал, кто-то скребся у двери. Он вышел. Это была Сульписия.

– Что тебе, дочка?

– Таблеток.

– От головы?

Старуха покачала головой.

– Не-е…

– От живота?

– Нет…

– От простуды?

– Нет…

– Ты скажи, Сульписия. Откуда же мне знать?

Старуха потупилась, но не сдалась.

– Которые Ремихио говорит.

– Что такое?

Старуха упрямо молчала, кутаясь в лохмотья.

– Да скажи ты; некогда мне!

Старуха забормотала:

– Он говорит, у тебя есть японские таблетки от голода.

Аптекарь опечалился.

– Лжет он, Сульписия! Обманул тебя. Так ему и скажи. Ну, доберусь я до него, горб свой кусать будет!

– Таблеточек бы мне…

– Матерью божьей, нет таких таблеток! Нет и не было. Это он придумал. Ты меня прости, занят я.

– Я заплачу…

Она показала потную, теплую монету.