– Так, ничего.

– Мне нужно «да» или «нет», а не «вроде того».

– Да, неплохая.

– Почему же она не здесь?

– Потому что не здесь, – ответил я.

– Как-то ты неправильно поступил, – он призадумался. – Если подумать, даже жестоко.

– Если подумать, я собирался, дочитав, постучаться к quarante-deux. В качестве запасного варианта, – добавил я, пытаясь вызвать дух мужской солидарности, который – я это знал – он оценит.

– Ну и ну, ты запасной вариант, она запасной вариант, вся твоя жизнь – один сплошной запасной вариант. Не то чтобы я знаю больше твоего, но единственное, что в твоей жизни есть настоящего, это бумажки, а ведь кто знает, может, эти твои бумажки – еще более хитрый запасной вариант, чем все остальное. Не понимаю и, если уж совсем честно, и понимать не хочу. Bonne soirée.

Тра-та-та.

С этими словами он вышел.

Я не мог сообразить, чего он так на меня разозлился. Возможно, сам то не до конца сознавая, он приблизился к пониманию, что в моем мире и ему уже присвоен потенциальный статус запасного варианта. Запасное дружество в запасном городе, где все проживают запасные жизни.

Через несколько дней выяснилось: он позвонил в домофон и примчался наверх, чтобы пригласить нас с персиянкой прокатиться с ним и с Шейлой в дальний конец города, в Норт-Энд, чтобы выпить кофе с пирожными в маленьком итальянском кафе.

– Поехали бы вчетвером и отлично провели бы время: ты, я, женщины, поездка и саксофон Джина Аммонса.

После этого мы с Нилуфар встречались еще несколько раз. Она рассказала мне про свою семью, про брата, бывшего мужа, сына, мать – кто-то живет в Иране, кто-то в Европе и Южной Америке. Мы сдружились. Данте, ислам, провансальские поэты, связи с Сицилией – обо всем этом она собиралась когда-нибудь написать. А потом, в один прекрасный день – мы сидели вдвоем в кафе «Алжир» и дожидались Калажа, – у нас иссякли темы для разговора. Не осталось слов, чтобы заполнить ими молчание, нечего стало вбрасывать в невысказанное признание, повисшее между нами. Она уставилась на меня, я – на нее. Это было уже не какое-то там «я подниму ставку на одну фишку, если ты тоже поднимешь на одну».

«Это то, что я думаю?» – спросил я себя, пытаясь произвести разбор этого молчания и осмыслить, что происходит. Взгляд ее не прекращался. «Да, это именно то, что я думаю». Я смотрю, ты смотришь, один человек с другим человеком – все остальное, да и вообще все, чему нас успела научить жизнь, может подождать за стенами кафе «Алжир». Мне было двадцать шесть лет, но в этот миг я впервые испытал безоговорочную душевную связь с женщиной, помимо своей мамы. Я подумал, может, они говорили про меня с Калажем. А может, они переспали? Внезапно в глазах ее я увидел слезы.

– Ты плачешь, – произнес я в конце концов, не в силах делать вид, что не замечаю.

– Вот и нет, – ответила она, опустила глаза в стол и закрыла их внутренней стороной ладоней, будто массируя после долгого чтения. А потом и снова со слезами: – Ты не поймешь. Дай платок.

Я вытащил платок из левого кармана. Не спросил, из-за чего она заплакала, но внезапно меня обуяли неуверенность и смятение, как будто грудь сдавило со страшной силой, для которой нет названия, – и не выдохнешь. Часть моей души трепетно просила, чтобы Калаж не появлялся подольше и не прерывал нашей интерлюдии, другая мечтала, чтобы он поскорее меня из нее вызволил.