– Ты хочешь сказать, индейцам в Аризону.

– Нет, индийцам на Ганг.

Калажа это ошарашило.

– Это все равно что продавать песок арабам, – заметил он, – или лед эскимосам, или ткань твоим соотечественникам.

Мы все расхохотались.

Добравшись до места, мы поставили машину в сыром узком проулке между двумя рядами деревьев. Вылезли, сняли всю обувь, закатали штаны. Вокруг – ни души. Пруд был в полном нашем распоряжении.

– Ну и что тут положено делать? – осведомился Калаж, которому явно становилось неуютно.

– Плавать. Устраивать пикники. Отдыхать.

Плавать Калаж отказался. Слишком холодно, заявил он. Плюс лень ему переодеваться. Потом огляделся и заметил:

– Высокие кипарисы и водоем для купания. Для меня они вместе не существуют. – Он принялся описывать Сиди-Бу-Саид к югу от Пантеллерии. Вот это воистину райское местечко! – Мы когда-нибудь поедем туда все вместе, ты, я, дети. И все наши друзья.

Впрочем, если подумать, покой тут действительно изумительный. Воздух свежий, добавил он, людей нет, а еще ему нравится ходить по песку босиком. А потом, будто бы опомнившись, Tout ça ne me dit absolument rien, мне все это ни о чем не говорит, добавил он, заметив многочисленные ряды обвислых кустов у кромки воды, причем все деревца выглядели угрюмыми, осенними, скорбными. Пляжа не было.

Он стал играть с детьми. Потом сказал, что сам нарежет арбуз. Тем самым вернулся в те дни, когда работал в ресторанах.

– Вода холодная? – спросил он.

– Нет, можешь, если что, в трусиках поплавать, – предложила его подружка.

– А потом я что надену?

– Чего-нибудь придумаешь. Просто одни брюки. Или плавай голышом.

– Ты что, не знал, какой он у нас скромник? – добавила Леони.

Нянька Екатерина достала большую скатерть, расстелила на столе и попросила Леони последить за обоими мальчиками. У нее – это я понял не сразу – была неловкая мальчишеская походка танцовщицы, враскачку и вперевалку, и смотреть на это было довольно приятно. Потом она подалась вперед, держа спину совершенно прямо, развела ляжки, согнув колени, и принялась раздеваться. К великому моему удивлению, под рубашкой, лифчиком и джинсами купальника у нее не оказалось. Она собиралась раздеться догола. «Я пошла плавать. Присоединишься?» Я согласился и только потом понял, что она имеет в виду: без ничего. Мне понравилось, как она вперевалку заходит в воду, я увидел, что к походке танцовщицы прилагались еще и безупречные танцевальные ноги. Я сбросил все и тоже прыгнул в воду, не сразу сообразив, что она ледяная.

– Самое волшебное место во всем мире, – проговорила Екатерина, пока мы шли по воде в сторону от остальных, – пусть и абсолютно американское.

– Ты начинаешь повторять его слова, – заметил я.

– Зажравшийся эрзац, зажравшийся эрзац, – передразнила она, указывая мокрым указательным пальцем на меня – палец изображал автомат: тра-та-та, тра-та-та. Мы громко рассмеялись. – Вода – эрзац, растения – эрзац, даже рыба – эрзац: нет тут рыбы. Терпеть не могу рыбу. – Мы по очереди подражали его тирадам, в которых он клеймил человечество и проклинал всякого человека, женщину, род, ребенка, рыбу, дерево, овощ, минерал, тра-та-та. Изображая последнюю автоматную очередь, она плеснула мне в лицо, раз, другой, третий.

Мы уплыли дальше, где вода казалась еще более студеной.