К рассвету решено было перевести меня на верхний этаж. Они успели посмотреть результаты моих анализов. Со мной должен был поговорить старший хирург. Он ранняя пташка, так что особенно уютно не устраивайтесь, предупредила моя новая сестричка.

Врач постучал в дверь около семи утра, в руке у него был конверт, из него торчали рентгеновские снимки. Он подсунул их под стекло плавным просчитанным движением человека, который это проделывает по тридцать раз в день, бретерским щелчком выключателя включил подсветку и, немного поразмыслив над сероватыми завитками, именовавшимися моими внутренностями, сказал, что у меня камни в желчном пузыре. Самый еврейский орган, пошутил я. Рослый англосаксонский джентльмен бросил на меня озадаченный взгляд – видимо, то, что я пытаюсь его повеселить, позабавило его сильнее самой шутки.

– Мне казалось, евреев куда больше занимает другая часть мужской анатомии.

Он явно не лишен чувства юмора.

Он сел на мою кровать, закинул ногу на ногу, покачал верхней вверх-вниз – туфля-лофер держалась на самом кончике, полностью был виден добротный черный носок.

– У вас в семье у кого-то были желчные камни?

– У всех.

– С обеих сторон?

– У обоих дедушек и обеих бабушек.

Что я вчера ел на ужин?

Я ответил: «Мэзон Робер», как будто это подходило в качестве объяснения.

Повисло длительное молчание.

– Я правильно подозреваю, что будет дальше? – осведомился я наконец.

Он покусал нижнюю губу и спросил:

– Вы что имеете в виду?

– Резать придется? – осведомился я.

Он оценил мою шутку.

– Ну, мы не употребляем слова «резать». В словаре множество куда менее пугающих слов, но если говорить коротко, то, скорее всего, да.

Срочности в операции не было. Но мне предписывалось соблюдать диету. Избегать жиров, спиртного, кофе. А пока они возьмут еще несколько анализов, а мне нужно лежать в постели и поглощать безвкусную пищу, которую здесь дают бесплатно.

– Можно задать один вопрос? – прервал я наконец молчание.

– Больно не будет, – ответил он. Похоже, все задавали один и тот же вопрос.

– Я не о том хотел спросить.

– Ну?

– Сколько мне после операции нельзя будет заниматься сексом?

Он улыбнулся.

– Вы после операции будете довольно квелым. – Чтобы стало понятнее, он уронил голову на грудь.

Я никому не позвонил. Хотелось побыть одному. Стыдно было за эту стариковскую болячку. Хуже, пожалуй, только лихорадка или подагра. Около двух часов дня в дверь робко постучали. Эллисон. Как, господи, она меня разыскала? У меня телефон не отвечал. Она звонила все утро. Чем мучиться мыслью, что я не хочу ее видеть или провел ночь с кем-то еще, она сразу вообразила себе худшее и позвонила в больницу. Какая невероятная вера в себя, в людей, в силу истины и искренности. Я бы на ее месте прежде всего подумал, что я исчез – или того хлеще: сбежал с двадцаткой ее папаши. Вот бы все люди были такими, как она, думали бы так же – с Земли исчезла бы вся неприятная рябь.

Она села возле кровати, мы поговорили. Она держала мою руку. Кстати, у нее неприятные новости. Какие? Хламидия.

– Не от… – начал было я.

– Нет, от меня, – уточнила она.

– Выходит, теперь и у меня тоже?

Да.

Хорошая новость заключалась в том, что ее родителям я понравился. Показался забавным. Им понравилось, как я сетую, что в «Мэзон Робер» нет ножей для рыбы.