Сажусь в лимузин, и мы снова отправляемся в путь.

Когда выхожу на Котловке, воздух сразу ощущается другим: затхлый, сырой, с примесью чего-то горелого. Я начинаю небрежно прогуливаться вдоль облезлых фасадов. На тротуарах мелькают подозрительные личности, а вокруг быстро собирается толпа мигрантов. Они внимательно изучают меня, их взгляды цепкие, настороженные. Всё как надо. Вот такую Белокаменную я узнаю, вот такую Первопрестольную и помню. Пока никто не решается подойти — видимо, прицениваются, решают, стоит ли связываться. Моё настроение всё ещё хмурое, так что я никуда не тороплюсь и даже с вызовом бросаю взгляд на парочку сомнительных личностей, что уселась на скамейке, не сводя с меня глаз.

Решаю зайти в ближайшую забегаловку. Табличка над дверью почти стёрта, а изнутри доносится стойкий запах старого масла и приправ, что не обещает ничего хорошего. Плевать. Вхожу внутрь и тут же понимаю, что попал в ханьский бар. Атмосфера тут суровая и пьяная, как и лица завсегдатаев. Вдоль стойки угрюмо сидят ханьцы-мигранты, которые сначала бросают на меня подозрительные взгляды, но быстро возвращаются к своим стаканам и разговорам на ханьских диалектах.

Я небрежно сажусь за столик, разваливаясь на стуле, как будто это моё место. Но расслабиться мне не дают: два здоровых, подвыпивших ханьца тут же поднимаются со своих мест и, покачиваясь, направляются ко мне. Хотя «здоровые» сильно сказано: они едва до плеча мне достанут макушкой, но на фоне остальных да, кабанчики. Глаза налиты кровью, а походка угрожающая.

Более массивный из них, с покрасневшим лицом и кривоватой ухмылкой, останавливается напротив и глухо говорит:

— Здесь закрыто, европеец.

Я лишь бросаю взгляд на висящую у двери табличку и спокойно отвечаю:

— А там написано «Открыто».

Ханьцы переглядываются, злобно хмурясь. Второй, с татуировкой дракона на шее, произносит с явным презрением:

— Это место только для Хань.

Я усмехаюсь, откидываясь на спинку стула:

— Хань? Это, кажется, где-то в другой стороне. А здесь Россия. Расизм тут не прокатит, так что, если что-то не нравится, рисовый шарик, можешь смело катиться на восток.

Мои слова лишь сильнее злят ханьцев: лица краснеют, кулаки сжимаются, и в глазах появляется пьяная решимость. Но прежде чем они успевают двинуться, вмешивается хозяин заведения — мелкий, юркий ханьский мужичок. Он буквально вылетает из-за стойки, размахивая руками, словно пытаясь разогнать стайку гусей:

— Отстаньте, отстаньте! Пускай заказывает! Чего изволите, господин? Пельмени? Утку по-кантонски?

Из темноты раздаётся тихий, но вполне определённый тявк — это Ломтик, мой главный любитель уток, подаёт знак, чего он хочет.

Но двое ханьцев и не думают отступать. Они резко хватают меня за плечи, пытаясь выволочь из-за стола. Моё терпение лопается. Секунда — и я бросаю в их лбы пси-ножи. Сощуренные глаза затуманиваются, а тела подчиняются моей воле, движения становятся дергаными, но покорными. Теперь они мои марионетки.

— Лбами друг о друга, — мысленно приказываю.

Ханьцы тут же хватают друг друга за плечи и начинают с яростью сталкиваться головами, как бараны в схватке. Хлопок, ещё один, и глухой гул ударов заполняет бар. Они продолжают биться, словно заведённые, и каждый удар звучит, как раскаты грома.

Посетители бара сначала застывают в шоке, а затем, словно загипнотизированные, молча наблюдают за тем, как двое ханьцев яростно колотят друг другу черепа, раз за разом оставляя кровавые следы на лбах.