Ну, если вдруг что-то пойдёт не так, всегда есть вариант перебросить дополнительные силы через стелу в Капитолии. Маленький секретик, о котором никто официально не знает. Хотя, надо признать, римские дворяне что-то начали подозревать. Прошлый раз, когда я удивил всех молниеносной переброской тавров, всё-таки не прошёл бесследно.

Теперь макаронники будут осторожнее. Но, если кто-то вдруг решится испытать судьбу и сунется в мои дела, что ж, шапки летать не будут — их просто разнесёт в клочья вместе с головами.

В общем, Ланг под контролем, а я наконец могу позволить себе немного расслабиться. Хотя бы здесь, в Невинске.

За воротами замка нас встречает делегация радостных лиц. Жены обнимаются. Лакомка сияет так, что кажется, ещё немного — и затмит солнце. Лена не отстаёт: её улыбка мягкая, как любимый плед, и такая же уютная. Не отстают и другие домочадцы. Гереса и Веер в отличном настроении, словно только что выиграли в лотерею. Даже Кострица улыбается! Правда, это явление длится ровно до тех пор, пока её взгляд случайно не пересекается с довольным Ледзором. Тут же её лицо становится серьёзным, будто у учителя, поймавшего ученика на списывании.

— Ну, а где же наш дорогой Юрий Михайлович? — спрашиваю, оглядываясь. Чего-то в общей картине не хватает. — Князь говорил, что задержался в гостях.

Лакомка отвечает с лукавой улыбкой:

— Юрий Михайлович нынче очень стеснительный. Лучше тебе самому зайти к нему в покои.

Ах вот как? Стеснительный? Это будет интересно. Ох, главное не заржать при нем, а то ведь обидится.

Иду с Лакомкой к покоям Морозова. Подходим к двери, стучу. Из-за неё раздаётся глухой, недовольный голос:

— Что такое? Кого ещё принесло?

Ох, настроение, смотрю, солнечное. Я невозмутимо отвечаю:

— Юрий Михайлович, может, поболтаем? Расскажете, как у вас дела, да и вообще…

Сквозь дверь доносится тяжёлый вздох.

— Данила, с прибытием! Но нет у меня желания общаться, — ворчит он, но после короткой паузы всё-таки сдаётся: — Ладно, заходите.

Открываю дверь и сразу же замираю на пороге. Морозов стоит, скрестив руки, а его борода — это отдельная картина. Подкрученные усы, кружевные завитки, напоминающие цветочки — настоящее произведение искусства.

Я, конечно, стараюсь держать лицо, но уголки губ предательски дрожат.

— Образ у вас, Юрий Михайлович, весьма… любопытный, — выдавливаю с лёгкой усмешкой, чувствуя, как из-за спины Лакомка едва сдерживает хихиканье. — Парижские франты нервно курят в сторонке, а некоторые, наверное, даже плачут.

Морозов хмуро смотрит на меня, выпрямив плечи. Его взгляд красноречиво говорит: «Ну смейся, смейся, граф, твой час тоже придёт. Когда обзаведешься бородой».

Но нет, такого эпатажного часа у меня точно не будет. Во-первых, как физик, я могу контролировать растительность на лице. Во-вторых, Лакомке я подставляться не собираюсь. В отличие от князя я ее знаю как облупленную.

Решаю проявить великодушие к другу рода и спасти его от дальнейших мучений.

— Дорогая супруга, — Оборачиваюсь к своей озорной альве, — должно быть, этот выдающийся образ имеет какую-то определённую цель? Ведь это не может быть стиль на каждый день?

Лакомка невинно улыбается.

— На самом деле, данные изменения временные, — весело заявляет она. — Это всё ради волнистости бороды. Финтифлюшки можно уже убирать.

Морозов, до этого стоически молчавший, оборачивается к Лакомке и смотрит на нее с укором.

— То есть это было временно? — в его голосе одновременно и шок, и лёгкая обида. — Почему же вы мне об этом не сказали? Я ведь уже думал, что мне придётся так ходить всю жизнь, если я хочу жениться на вашей сестре!

Лакомка с неподдельным удивлением смотрит на князя:

— Но вы же не спрашивали, Юрий Михайлович! А я, знаете ли, мысли читать не умею.