— Брось, Николай Иванычъ… Ты мѣшаешь мнѣ слушать, что онъ спрашиваетъ. — Уй, уй, монсье, нусомъ вояжеръ… Команъ?.. Въ Ниццѣ… То бишь… Да, Нисъ… Ахъ, ты Боже мой! Да неужто и гостинницу вамъ нужно знать, въ которой мы остановились!

Глафира Семеновна сказала гостиницу. Конторщикъ все это записывалъ въ разграфленную книгу.

— Допросъ… Допросъ… бормоталъ Николай Ивановичъ. — Переведи ужъ ему кстати, что Петербургскій, молъ, второй гильдіи купецъ… Кавалеръ… 43 лѣтъ отъ роду. Свои-то года скажешь ему, что-ли?

— Бросите вы шутить, или не бросите?.. огрызнулась на него Глафнра Семеновна.

— Какія, матушка, тутъ шутки! Цѣлый форменный допросъ. Да дать ему нашъ паспортъ, что-ли? Покрайности не усумнится, что ты у меня законная жена, а не съ боку припека.

— Да допросъ и есть, согласилась наконецъ Глафира Семеновна. — Спрашиваетъ: одинъ день мы здѣсь въ Монте-Карло пробудемъ или нѣсколько… Энъ журъ, монсье, энъ журъ… И зачѣмъ только ему это?! дивилась она.

Конторщикъ писалъ уже что-то на зеленаго цвѣта билетѣ.

— Знаешь что, Глаша? сказалъ Николай Ивавювичъ. — Я боюсь… Ну, ихъ къ чорту! Уйдемъ мы отсюда. Словно мошенниковъ насъ допрашиваютъ.

— Да ужъ кончено, все кончено.

— Чего: кончено! Вѣдь это срамъ! Купца и кавалера, домовладѣльца, извѣстнаго торговца съ старой фирмой и вдругъ такъ допрашиваютъ!

— Ничего не подѣлаешь, коли здѣсь порядки такіе, отвѣчала Глафира Семеновна, принимая отъ конторщика билетъ на право входа въ игорныя залы, и спросила:- Комбьянъ пене? Рьенъ? переспросила она отвѣтъ конторщика и прибавила, обратясь къ мужу:- Видишь, какъ хорошо и деликатно, дали билетъ и ни копѣйки за него не взяли.

— Да какая ужъ, душечка, тутъ деликатность, коли совсѣмъ оконфузили допросомъ. Только развѣ не спросили о томъ, въ какія бани въ Петербургѣ ходимъ.

Очередь дошла и до Конурина. Тотъ тяжело вздохнулъ и подошелъ къ конторкѣ.

— Полѣзай, Иванъ Кондратьевъ, и ты на расправу, коли сунулся съ своими деньгами въ Монте-Карлу эту проклятую, проговорилъ онъ и прямо подалъ конторщику свой заграничный паспортъ. — Крестьянинъ Ярославской губерніи, Пошехонскаго уѣзда и временный Санктъ-Петербургскій второй гильдіи купецъ, женатъ, но жену дома оставилъ. Впрочемъ тутъ изъ паспорта все видно, прибавилъ онъ, обращаясь къ конторщику. — Вотъ даже и двѣ печати отъ австрійскаго консульства и отъ германскаго. Будь, братъ, покоенъ: не мазурики и въ социвалистахъ не состоимъ.

Былъ выданъ и Конурину входный билетъ.

XXV

Запасшись билетами для входа. Ивановы и Конуринъ направились въ игорныя залы. Дабы попасть въ игорныя залы, пришлось пройти черезъ великолѣпную гостиную залу, предназначенную, очевидно, для отдыха послѣ проигрыша и уставленную по стѣнамъ мягкими диванами. Въ ней бродило и сидѣло человѣкъ пятьдесятъ — шестьдесятъ публики. Были мужчины и дамы. Мужчины курили. На лицахъ всѣхъ присутствующихъ было замѣтно какое-то уныніе. Почти всѣ сидѣли и бродили по одиночкѣ. Группъ совсѣмъ было не видать. Кое-гдѣ можно еще было замѣтить стоявшихъ по двое, но они молчали или разговаривали въ полголоса. Нишутки, ни даже улыбки нигдѣ не замѣчалось. Всѣ были какъ-то сосредоточены и даже ступали по мозаичному долу осторожно, стараясь не дѣлать шуму. Такъ бываетъ обыкновенно, когда въ домѣ есть трудно больной или покойникъ. Сосредоточенность и уныніе присутствующихъ подавляли все. Даже изумительная роскошь отдѣлки залы не производила впечатлѣнія на входящихъ. — Фу, ты пропасть! Даже жутко дѣлается. Что это всѣ ходятъ и молчатъ? проговорилъ Конуринъ, обращаясь къ Глафирѣ Семеновнѣ.