— Природа-то, посмотри, какая! — восторженно говорила Глафира Семеновна мужу:- А ты упираешься, ворчишь, что мы здѣсь остановились.

— Я, Глаша, не супротивъ природы, а чтобы опять дураковъ не разыграть и деньги свои ярыгамъ не отдать. Природу я очень люблю.

— И я обожаю. Особливо ежели подъ апельсиннымъ деревцомъ, да на апельсинныхъ коркахъ водочки выпить. — откликнулся Конуримъ и прибавилъ:- А отчего мы ни разу не спросили себѣ на апельсинныхъ коркахъ настоечки? Вѣдь ужъ навѣрное здѣсь есть.

— А вотъ сейчасъ потѣшимъ васъ и спросимъ, — отвѣчала Глафира Семеновна.

Они вышли къ главному подъѣзду игорнаго вертепа. На лѣво отъ подъѣзда виднѣлся ресторанъ съ большой терассой. У подъѣзда и около ресторана толпилось и шныряло уже много публики, на терассѣ также сидѣли и завтракали.

— Такъ въ ресторанъ? — спросилъ Николай Ивановичъ.

— Погоди немножко, пройдемся… Мнѣ хочется хорошенько вонъ на той дамѣ платье разсмотрѣть, — сказала Глафира Семеновна. — Удивительно оригинальное платье. Она въ пальмовую аллею пошла. Кстати и пальмовую аллею посмотримъ. Смотри, клумбы съ розами… Въ мартѣ и розы въ цвѣту. А латаніи-то какія на открытомъ воздухѣ и прямо въ грунту! Вѣдь вотъ этой латаніи непремѣнно больше ста лѣтъ. И пальмѣ этой тоже больше ста лѣтъ. Ихъ года по рубчикамъ, оставшимся отъ старыхъ листьевъ, надо считать.

— Вы платье-то на дамѣ разсматривайте, которое хотѣли, да поскорѣй и въ ресторанъ, чтобы на апельсинныхъ коркахъ… — проговорилъ Конуринъ.

— Да потерпите немножко. Нельзя-же сразу въ платье глаза впялить, не учтиво. Мы обойдемъ вотъ всю эту аллею и тогда въ ресторанъ. Николай Иванычъ, наслаждайся-же природой, наслаждайся. Вѣдь ты сейчасъ сказалъ, что любишь природу. Смотри, какая клумба левкою. Наслаждайся… — лебезила передъ мужемъ жена.

— Да я и наслаждаюсь, угрюмо отвѣчалъ мужъ.

Аллея обойдена, платье разсмотрѣно. Они взошли за терассу ресторана и сѣли за столъ.

— На апельсинныхъ корочкахъ-то, на апельсинныхъ корочкахъ-то… напоминалъ Конуринъ.

— Сейчасъ, отвѣчала Глафира Семеновна и, обратясь къ гарсону, спросила:- Эске ву заве о-де-ви оранжъ? Совсѣмъ забыла, какъ корки по французски, прибавила она. — На коркахъ… Ву компрене: оранжъ… желтая корка… жонь…

— Шнапсъ тринкенъ… хлопалъ себя Конуринъ передъ гарсономъ по галстуху.

Гарсонъ недоумѣвалъ.

— Апорте муа оранжъ, сказала наконецъ Глафира Семеновна.

Гарсонъ улыбнулся и принесъ вазу съ апельсинами.

Глафира Семеновнаоторвала кусокъапельсинной кореи и показала ее гарсону.

— Вуаля… О-де-вы комса…

Гарсонъ пожималъ плечами и что-то бормоталъ.

— Не понимаетъ! Видите, мужчины, какъ я для васъ стараюсь, а онъ все-таки не понимаетъ.

— Да чего тутъ! Не стоитъ и хлопотать! Пусть принесетъ бѣлой русской водки! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — О-де-вы рюссъ есть? Ву заве?

— Oui, monsieur…

— И закуски, закуски… Горъ-девръ… отдавала приказъ Глафира Семеновна. — Аля рюссъ… О-де-вы, горъ девръ… А апре — дежене пуръ труа персонь.

— Странно, что въ апельсинной странѣ живутъ и водіій на апельсинныхъ коркахъ не дерясутъ, — покачивалъ головой Конуринъ,

— Кажется, ужъ я для васъ стараюсь, но нѣтъ у нихъ этой водки да и что ты хочешь, — проговорила Глафира Семеновна.