Николай Ивановичъ сдѣлалъ отчаянный жестъ и спросилъ:

— Глафира Семеновна, что мнѣ съ вами дѣлать?!.

— Я не съ тобой разговариваю. Я съ Иваномъ Кондратьичемъ. Съ нимъ ты не имѣешь права запретить мнѣ разговаривать. Иванъ Кондратьичъ, вѣдь вы вчера вплоть до тѣхъ поръ, все время, пока электричество, зажгли въ выигрышѣ были. Были въ выигрышѣ — вотъ и надо было отойти, обратилась она съ Конурину.

— Да вѣдь предзнаменованіе-то ваше, матушка… васъ-же послушалъ, отвѣчалъ Конуринъ со вздохомъ. — Тридцать три проклятые, что вы во снѣ у меня на лбу видѣли, меня попутали. Былъ въ выигрышѣ сто семьдесятъ франковъ и думалъ, что весь третьягодняшній проигрышъ отыграю.

— А потомъ сколько проиграли?

Конуринъ махнулъ рукой и закрылъ глаза.

— Охъ, и не спрашивайте! Эпитемію нужно на себя наложить.

Произошла пауза. Глафира Семеновна достала подбутылки коньяку.

— И не понимаю я, чего ты меня клянешь, Николай Иванычъ, начала она опять, нѣсколько помедля. — Тебя я вовсе не соблазняла играть. Я подговаривала только Ивана Кондратьича рискнуть на сто франковъ, по пятидесяти франковъ мнѣ и ему — и мы были-бы въ выигрышѣ. А ты сунулся — ну и…

— Брысь подъ лавку! Тебѣ вѣдь сказано…Что это я на бабу управы не могу найти! воскликнулъ Николай Ивановичъ.

— И не для чего находить, голубчикъ. Баба у тебя ласковая, заботливая, отвѣчала сколь возможно кротко Глафира Семеновна. — Вотъ даже озаботиласъ, чтобъ коньячку тебѣ захватить въ дорогу. Хочешь коньячку, головку поправить?

Николай Ивановичъ оттолкнулъ бутылку. Конуринъ быстро открылъ глаза.

— Коньякъ? спросилъ онъ. — Давайте. Авось, свое горе забудемъ.

— Да ужъ давно пора. Вотъ вамъ и рюмочка… совала Глафира Семеновна Конурину рюмку. — И чего, въ самомъ дѣлѣ, такъ-то ужъ очень горевать! Николай Иванычъ вонъ цѣлую ночь не спалъ и все чертыхался и меня попрекалъ. Ну, проиграли… Мало-ли люди проигрываютъ, однако, не убиваются такъ. Вѣдь не послѣднія проиграли. Запасъ проиграли — вотъ и все. Ну, въ итальянскихъ городахъ будемъ экономнѣе.

Конуринъ выпилъ залпомъ три рюмки коньяку, одну за другой, крякнулъ и спросилъ:

— Вы мнѣ только скажите одно: не будетъ въ тѣхъ мѣстахъ, куда мы ѣдемъ, этой самой рулетки и лошадокъ съ поѣздами?

— Это въ Италіи-то? Нѣтъ, нѣтъ. Эти игры только въ Монте-Карло и въ Ниццѣ и нигдѣ больше, отвѣчала Глафира Семеновна.

— Ну, тогда я спокоенъ, отвѣчалъ Конуринъ. — Гдѣ наше не пропадало! Хорошо, что Богъ вынесъ-то ужъ изъ этого Монте-Карло! Николай Ивановъ! Плюнь! Завей горе въ веревочку и выпей коньячищу! хлопнулъ онъ по плечу Николая Ивановича. — А ужъ о Монте-Карлѣ и вспоминать не будемъ.

— Да вѣдь вотъ ея поганый языкъ все зудитъ, кивнулъ Николай Ивановичъ на жену. — "Тебѣ не слѣдовало играть", "тебѣ предзнаменованія не было". А ужъ пуще всего я не могу слышать, когда она о своемъ выигрышѣ разговариваетъ! На мои деньги вмѣстѣ играли, я уйму денегъ проигралъ, а она какъ сорока стрекочетъ о своемъ выигрышѣ.

— Ну, я молчу, молчу. Ни слова больше не упомяну ни о выигрышѣ, ни о Монте-Карло… заговорила Глафира Семеновма и, обратясь къ мужу, прибавила:- Не капризься, выпей коньячку-то. Это тебя пріободритъ и нервы успокоитъ.

— Давай…

Конуринъ сталъ пить съ Николаемъ Ивановичемъ за компанію.

— Mentone! закричалъ кондукторъ, когда поѣздъ остановился на станціи.