— Mentone! закричалъ кондукторъ, когда поѣздъ остановился на станціи.

— Ахъ, вотъ и знаменитая Ментона! воскликнула Глафира Семеновна. — Это тотъ самый городъ, куда всѣхъ чахоточныхъ на поправку везутъ, только не больно-то они здѣсь поправляются. Ахъ, какой видъ! Ахъ, какой прелестный видъ! Лимоны… Цѣлая роща лимонныхъ деревьевъ. Посмотри, Николай Иванычъ!

— Плевать! Что мнѣ лимоны! Чихать я на нихъ хочу!

— Какъ тутъ чахоточному поправиться, коли подъ бокомъ игорная Монте-Карла эта самая, замѣтилъ Конуринъ. — Съѣздитъ больной порулетить, погладятъ его хорошенько противъ шерсти господа крупьи — ну, и ложись въ гробъ. Этой карманной выгрузкой господа крупьи и не на чахоточнаго-то человѣка могутъ чахотку нагнать. Вѣдь выдумаютъ тоже мѣсто для чахоточныхъ!

— А зачѣмъ вспоминать, Иванъ Кондратьичъ! Зачѣмъ вспоминать объ игрѣ? воскликнула Глафира Семеновна. — Вѣдь ужъ былъ уговоръ, чтобы ни объ игрѣ, ни о Монте-Карло не вспоминать.

Поѣздъ засвистѣлъ и опять помчался. Начались опять безчисленные туннели. Воздухъ въ вагонахъ сдѣлался спертый, сырой, гнилой; мѣстами пахло даже какой-то тухлятиной. Поѣздъ только на нѣсколько минутъ выскакивалъ изъ туннелей, озарялся яркимъ свѣтомъ весенняго солнца и снова влеталъ во мракъ и вонь. Вотъ длинный туннель Ментоны, вотъ коротенькій туннель Роше-Ружъ, немного побольше его туннель Догана, опять коротенькій туннель мыса Муртола, туннель Мари и наконецъ самый длиннѣйшій передъ Вентимильеи.

— Фу, да будетъ-ли конецъ этимъ проклятымъ подземельямъ! проговорилъ Конуринъ, теряя терпѣніе. — Что ни ѣдемъ — все подъ землей.

— А ты думаешь изъ игорнаго-то вертепа легко на свѣтъ Божій выбиться? Изъ ада кромешнаго, кажется, и то легче, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

Но вотъ опять засіяло солнце.

— Vintimille! Changez les voitures! кричали кондукторы.

— Вентимилья! нужно пересаживаться въ другіе вагоны, перевела Глафира Семеновна. — На итальянскую границу пріѣхали. Здѣсь таможня… Вещи наши будутъ досматривать. Николай Иванычъ, спрячь пожалуста къ себѣ въ карманъ пачку моихъ дорогихъ кружевъ, что я купила въ Парижѣ, а то увидятъ въ сакъ-вояжѣ и пошлину возьмутъ.

— Не желаю. Не стоишь ты этого.

— Да вѣдь тебѣ-же придется пошлину за нихъ платить.

— Копѣйки не заплачу. Пускай у тебя кружева отбираютъ.

— Какъ это хорошо съ твоей стороны! Вѣдь на твои же деньги они въ Парижѣ куплены для меня. Кружева пять-сотъ франковъ стоютъ. Зачѣмъ же имъ пропадать?

— Плевать. Дуракъ былъ, что покупалъ для такой жены.

— Давайте, давайте… Я спрячу въ пальто въ боковой карманъ, предложилъ свои услуги Конуринъ, и Глафира Семеновна отдала ему пачку кружевъ.

Въ купэ вагона лѣзли носильщики въ синихъ блузахъ съ предложеніемъ своихъ услугъ.

XXXIII

Переѣхали итальянскую границу. Таможенные досмотрщики не придирались при осмотрѣ вещей, а потому переѣздъ произвелъ на всѣхъ пріятное впечатлѣніе…. Пріятное впечатлѣніе это усилилось хорошимъ и недорогимъ буфетомъ на пограничной станціи, гдѣ всѣ съ удовольствіемъ позавтракали. Италія сказывалась: мясо было уже подано съ макаронами. Съ макаронами былъ и супъ, тарелку котораго захотѣла скушать Глафира Семеновна. Колобки яичницы были тоже съ какими-то накрошенными не то макаронами, не то клецками. Къ супу былъ поданъ и бѣлый хлѣбъ въ видѣ сухихъ макаронъ палочками, вкусомъ напоминающій наши баранки. Начиналось царство макаронъ.

— Въ четырехъ сортахъ макароны. Замѣтили, господа? Вотъ она Италія-то! обратила вниманіе мужчинъ Глафира Семеновна. — А какіе люди-то при досмотрѣ хорошіе! Ни рытья, ни копанья въ чемоданахъ.