Охотники до развлеченій кидали имъ мѣдныя монеты на драку и начиналась свалка. Дѣвочки кидали въ окна букетики цвѣтовъ и тоже выпрашивали у пассажировъ монетки. Желѣзнодорожное начальство снисходительно относилось и съ оборванцамъ музыкантамъ, и къ грязнымъ торговкамъ, и съ полуголымъ нищимъ мальчишкамъ и дѣвченкамъ. Это рѣзко бросалось въ глаза послѣ нѣмецкихъ и французскихъ желѣзныхъ дорогъ.
Вечерѣло. Проѣхали: Савону съ узломъ желѣзныхъ дорогъ и приближались съ Генуѣ. Утомленный дорогой и изрядно выпившій вина Шіанти, Конуринъ растянулся на диванѣ купэ и спалъ крѣпкимъ сномъ. Дремалъ и Николай Ивановичъ, клюя носомъ. Глафира Семеновна читала книжку итальянскихъ разговоровъ и твердила себѣ подъ носъ:
— Супъ — минестра, телячье жаркое — аросто дивительо, папате — картофель, окорокъ — прескіуто, колбаса — салами, рагу — стуфатино, сладкій пирогъ — кростата ля фрути, цвѣтная капуста — кароли фіори, апельсинъ — оранчіо или портогальо.
Прочитавъ столбецъ до конца, она снова начинала затверживать эти слова. Николай Ивановичъ проснулся, открылъ глаза и спросилъ:
— Доходишь-ли?
— По немножку дохожу. Вѣдь все для васъ хлопочу и учусь, а вы этого не чувствуете!
— Кажется, языкъ не трудный. Манже — манжато, аржанъ — аржанто. Какъ красное-то вино по итальянски?
— Вино неро.
— Вино неро, вино неро. По русски вино, а по ихнему вино. Чего-жъ тутъ! Даже съ нашимъ схоже.
— Баня — тоже и по итальянски бани, сказала она ему.
— Скажи на милость! Стало-быть мы къ итальянцамъ-то ближе, чѣмъ къ французамъ. А какъ бѣлое виню?
— Вино бьянко.
— Вино бьянко. Фу, какъ легко! Да это я сразу…
— Яблоки по французски помъ, а по ихнему поми. Сыръ — фромажъ, а по ихнему — форманно.
— Стало быть ты по итальянски-то будешь свободно разговаривать?
— Да, думаю, что могу. Особенно мудренаго, дѣйствительно, кажется, ничего нѣтъ. Очень многія слова почти какъ по французски. Вотъ только гостинница не готеліо, а альберго называется. Альберго, альберго… Вотъ это самое главное, чтобы не забыть. Гарсонъ — ботега.
— Какъ?
— Ботега…
— Ботега… ботега… Фу, ты пропасть! Вѣдь вотъ теперь надо вновь привыкать. Только къ гарсону привыкли, а теперь вдругъ ботегой зови.
— Также можно и камерьере гарсона звать. Также откликнется. Для гарсона два названія.
Конуринъ бредилъ. Ему, очевидно, снилась рулетка.
— Ружъ… Ружъ… Пятакъ на ружъ… и пятакъ на эмперъ… — бормоталъ онъ.
— Рьянъ не ва плю! — поддразнила его Глафира Семеновна, заучившая выкрикъ крупье, но Конуринъ продолжалъ спать.
ХХXIV
Проѣхали Геную. Стемнѣло. Конуринъ и Николай Ивановичъ, благодаря дешевому вину Шінанти, на которое они накинулись на первыхъ итальянскихъ станціяхъ, спали крѣпкимъ сномъ. Сна ихъ не могли потревожить ни мандолинисты, бряцающіе на каждой станціи, ни нищіе мальчишки, лѣзущіе въ окна вагоновъ, ни всевозможные торговки и торговцы, выкрикивающіе свой товаръ. Ихъ не интересовало даже, когда они пріѣдутъ въ Римъ. Глафира Семеновна бодрствовала и была въ тревогѣ. Изъ прочитанныхъ романовъ ей вспомнилось, что Италія страна разбойниковъ, бандитовъ и въ голову ей лѣзло могущее быть ночью нападеніе бандитовъ. Къ тому-же, со станціи Спеція стали появляться на платформахъ мрачные итальянцы въ шляпахъ съ необычайно широкими полями и въ цвѣтныхъ рубахахъ, безъ пиджаковъ и жилетовъ, очень напоминающіе тѣхъ бандитовъ, которыхъ она видѣла на картинкахъ. Ей казалось даже, что они, разговаривая между собой, сверкали глазами въ ея сторону, какъ-бы указывая на нее. |