— О бабах тоже иногда сплетничают, — похвалилась знанием предмета Ленда. — Но что правда, то правда. Давай сюда пиво, Йежин, и молчи.

— Значит… вы тоже… — Рука трактирщика начала раскачиваться слева направо и обратно. — Ох, не подумал. Ну и дурень же! Значит, я и вас своими несправедливыми замечаниями обидел. За что искренне извиняюсь. И бегу за вторым кубком.

— Не надо, — опередил девушку Дебрен. Однако он не был уверен, что именно это они собирались сказать, поэтому быстро добавил: — В ее состоянии пиво, особенно хорошее, крепкое, не рекомендуется.

— Премного благодарна, Дебрен. — Судя по чуть кислому тону, это было не то, что она хотела бы сказать. Хотя, пожалуй, не жаждала получить кубок так же сильно, как Збрхл, который охотно подхватил сосуд и мгновенно ополовинил его содержимое.

— Премного благодарен, Йежин, — просопел он, отирая пену с усов. — Извинения принимаю, хоть предположение было абсурдным. — Он посмотрел трактирщику в глаза, в основном, как решил магун, для того, чтобы не смотреть в глаза другим, не столь наивным. — А мертвяк и правда хорош, крепкий как не знаю что. Ты верно говоришь, Дебрен, не для девок он в Лендином состоянии.

— Может, вернемся к третьему разу? — поспешно предложил магун. — Так, говорите, это происходило в 1421 году? Давненько.

— Премного благодарна, Дебрен, — как-то странно улыбнулась Петунка.

— И я тоже, — присоединилась Ленда. Выражение лица у нее было какое-то двусмысленное. — За заботу о моем здоровье, — пояснила она чуть поспешно.

— Целое поколение, — вздохнул Збрхл. — Время летит, прямо страх берет… Но я до сих пор помню, как они приехали. Мы выскочили кто в чем был, матушка босиком, потому что из-за спешки лапти потеряла. За стремя хватается, губы целовать тянет… понимаете, они с отцом очень любили друг друга… А тут на седле труп хладный. Малость от мороза, потому как зима крепкая была, а малость от того, что папку как раз окоченение посмертное хватило. То есть еще б чуть-чуть, и он живым бы до дома доехал. Совсем немногого недостало.

— Что случилось? — тихо спросила Ленда.

— Ранили его бельничане. Он сам-второй из похода вернулся, с отцом моего Гензы. У которого, правду говоря, башка была раза в два покрепче, чем у сына, поэтому узнать что-нибудь было нелегко. В общих чертах так: где-то на границе, неизвестно на чьей стороне, они наткнулись на женщину. Старая, говорят, была, но, пожалуй, не очень, потому как родитель Гензы уверял, будто красивая. Ну и сильная. А главное — с ребенком.

— С ребенком? — Петунка тоже понизила голос почти до шепота, и, вероятно, поэтому Дебрен в первый момент перепутал ее с Лендой. — Младенчиком? Грудничком, значит?

— А хрен ее знает, — вздохнул ротмистр. — Я же говорил, родитель Гензы не был идеальным источником информации. Что до младенчика, то его вернее было бы называть не грудничком, а горлопаном, потому что орал он так, что аж уши болели. Да и младенчиком-то он тоже был не хлипким! Беглянка вроде бы говорила, что нести его тяжело. Но ведь снегу навалило столько, что и одному-то нелегко. А может, больше в серебре дело было, не знаю…

— Она несла ребенка и серебро? — уточнила Петунка.

— Серебряный поднос. Ну и бельницкий талер. Поднос запропастился куда-то, но талер мама до смерти на шее носила. И когда умирала, то велела исповеднику куда-нибудь спрятать.