— Меня ждут, — объяснил Седарн, когда нос выказал желание втянуться обратно. — Я… Луи Седарн. Лютнист. Э-э-э… Bon soir.

Его обсмотрели сверху донизу.

— А, так ты — французский лютнист? — спросили из-за двери.

— Похоже на то, месье, — сказал Седарн, улыбаясь, как он надеялся, обаятельной улыбкой победителя.

К финишу она его не привела, но заработала место в четвертьфинале.

— Ты лучше заходи, а я посмотрю, кто тут знает о тебе, — заявил нос, убираясь восвояси и открывая дверь чуть шире.

Прищурившись, Седарн нырнул внутрь, ударил лютню о косяк и выругался. Из-за нее он теперь походил на деревянного горбуна, к тому же инструмент успел пересчитать все углы по дороге от Ричмонда до Саутуорка Триумф уже не проверял степень ущерба, нанесенного собственности ЦРУ, так как большинство выбоин и царапин затерялись среди многочисленных шрамов лютни, уже долго состоявшей на Секретной Службе. Ему выдали восьмиструнный «Тэвисток Лютнекастер» золотисто-персикового цвета с серийным номером Службы, нанесенным на гриф по трафарету. Во время девяти предыдущих миссий инструмент служил государству, не щадя струн своих, а во время знаменитого дела Квадриллегейта участвовал в засаде, устроенной в Колледже менестрелей, где по его причине лишился сознания шпион Гвидо Рестикулати. Поминально лютня была отстроена по ноте «ре», но из-за влажности и сухой шили теперь больше напоминала черепаху с длинной шеей, прошедшую войну на Полуострове, чем сосуд искусства святой Цецилии.

Во мраке актерского входа Седарн увидел, что нос принадлежит долговязому человеку неопрятной наружности. Они подозрительно воззрились друг на друга.

— А вас как зовут? — спросил француз.

— Бонвилль де Тонгфор. Помощник режиссера. Стойте здесь, я позову начальника. — Он шагнул в тень, словно длинноногая цапля, мерящая дно Темзы во время отлива.

Седарн огляделся вокруг. Проход был забит декорациями, вешалками с костюмами и фонарями в футлярах, с большими отражателями. Француз прислонил лютню и сумку к нарисованному лесу и присел около фанерной стены с бойницами.

— Идите сюда, — вскоре услышал он голос де Тонгфора и раздавшиеся шаги.

Пришлось встать. Человек с грудью круглой, как бочка, с радушной улыбкой и в помпезном наряде, расшитом блестками, появился из арочного прохода макета церкви.

— Базиль Гомон, — громко объявил мужчина, производивший совсем не мужественное впечатление, — ваш покорный слуга! Капитан отважной труппы «Лебедя», импресарио своего рода, как я себя называю! Актер, управляющий, драматург, любимец театралов. Ну что я могу сказать! Я известен своим Парисом, своим Цезарем, Зевсом и Обероном. А моя Дидона просто невероятно, обжигающе хороша. Да. А вы у нас лютнист, Седарн?

— К вашим услугам, — нервно улыбнулся француз, поклонившись, и добавил: — Месье.

— Славный малый! — возрадовался Гомон, отвесив музыканту мощный шлепок по спине. — Позволь показать тебе сцену. Нам предстоят великие дела.

Седарн последовал по шуршащему коридору костюмов, через закулисные склады, целые пейзажи декораций, под лебедками и канатами, управлявшими занавесами и сценическими эффектами. Путаница веревок и проводов напомнила французу о такелаже галеона.

Они вышли на сцену, и он взглянул на ложи ярусов, партер, галерку и высокие стены деревянного многогранника. С маленькой, настланной досками площадки все это выглядело слишком открытым и тревожным. Он бывал в «Лебеде» множество раз, до того как неожиданно стал Луи Седарном. С ярусов, будучи частью ревущей толпы численностью около тысячи восьмисот человек, театр казался увлекательным и чарующим.