– Что смотришь? Давай, делай, как я, – бросил он удивленно глядевшему на него Хагену. – Когда идешь в гости к другу, ты же приводишь себя в порядок?

Тан пожал плечами, но подчинился; наконец, когда все было закончено. Бран повернулся к гостю:

– Сейчас, я жене сказать должен. Жди здесь. – Он шагнул к двери, но тут она сама распахнулась ему навстречу.

– И куда это ты собрался, хотела бы я знать? – послышался из темного проема высокий женский голос. – Видано ль такое – на старости лет да все по лесам шастает, ровно тать! Дом в забросе, дрова кончаются, в колодце бревно раскрошилось, в курятнике дыра – того и гляди лиса повадится, а он, гляди‑ка, снова в лес! И кто же это тебя, старого, опять с толку‑то сбил, какой гость незваный?! – В продолжение этой речи Бран, слегка присев и разведя руки, медленно пятился назад, словно загораживая тана; Хаген же медленно поднялся; его душило бешенство: какая‑то простолюдинка дерзает своими воплями вмешиваться в его дело! Что ж, она сейчас замолчит... Если ее не заставит умолкнуть Сухая Рука, он, Хаген, сделает это сам.

Однако не похоже было, что Бран в состоянии утихомирить свою жену. Он лишь растерянно бормотал что‑то, виновато глядя на нее – маленькую, чуть полноватую, с закатанными до локтя рукавами рабочего скромного платья. Сухая Рука даже втянул голову в плечи – а его жена продолжала осыпать мужа отборной бранью, долго и нужно перечисляя не сделанную по дому работу, поминая свою жизнь, без сомнения, навсегда погубленную из‑за этого лесного бродяги; видя, что Бран бездействует, тан наконец вмешался.

– Послушай, это важнейшее дело, и в нем никак не обойтись без твоего мужа, – произнес он, борясь с желанием просто заткнуть ей глотку. – Быть может, вот это как‑то скрасит тебе несколько дней его отсутствия? – Он достал из сумки серебряную брошь.

Жена Сухой Руки бросила на вещицу подозрительный взгляд.

– А почем я знаю, может, ты ее с девки, какой сорвал! – глядя исподлобья, огрызнулась она. Хаген стиснул зубы, выругавшись про себя самыми черными слова ми. Этот Бран – тряпка! Ишь, стоит с постной рожей, я‑де мол, тут ни при чем, это все она; разве может, позволит мужчина, чтобы при нем жена так задирала бы нос, понося гостя! Хотя по Сухой Руке и видно, что он готов от стыда сквозь пол провалиться...

– Клянусь тебе мукой Нифльхеля, – мрачно произнес Хаген, поднимая правую руку, – эта вещь честно куплена в Хедебю!

Жена Брана ойкнула и зажала рот ладонью – клятва мукой Нифльхеля нерушима. Самый отчаянный злодей, самая черная душа во всем Хьёрварде не осмелится солгать, дав ее, – иначе в посмертии его ждет участь столь горькая, что рядом с ней и сама смерть – лишь мелкое неудобство.

Женщина, словно колеблясь, смотрела то на брошь, то на Брана, то на Хагена; тут впервые заговорил сам Сухая Рука:

– Послушай, это ненадолго... дней пять‑шесть – и я уже дома, а без меня гостю нашему никак туда не добраться...

Усадьбу Брана двое путников покинули только под вечер.

Хагена трясло от злости. Уже после того, как жена Брана согласилась взять брошь и отпустила мужа, им пришлось выслушивать ее длиннейшие наставления, словно они были малыми детьми. Хаген ни от кого не терпел поучений; даже Учитель, объясняя ему что‑то новое, всегда вел разговор так, что Хаген словно бы сам приходил к новым выводам.

Лошадей они вели в поводу, лес вокруг усадьбы Брана оказался настолько густым, что ехать верхом было невозможно. Сухая Рука уверенно шагал прямо на север, оставив закатный пламень по левую руку. Хаген все ждал, когда же начнется этот самый Лесной Коридор, но вокруг них ничего не менялось.