-  Рад бы больше дать, да не могу, - скучно торговался я, - сам вижу, конь хороший, золото, а не конь, да не по мне он, деньга кусается. Пойду, поищу чего подешевле.

    Мужик удивился такому нестандартному подходу к торговле: вместо того, чтобы хаять его конягу, я вместе с ним расхваливал лошадь, но на его цену не соглашался.

    -  Да где ты за такие деньги лучше жеребца найдешь, это же не конь, а золото! - начинал он по-новому. - Нет, ты посмотри, какие у него ноги! А бабки какие, ни одного засека нет!

    Не в силах сойти с раз и навсегда усвоенного стиля, барышник вместо того, чтобы сбавить цену, продолжал придумывать превосходные эпитеты лошади. Однако я стоял, как скала, и он начал понемногу опускаться в цене. Его первый запрос был процентов на пятьдесят выше реальной стоимости такой лошади. Хотя вопрос о таких деньгах был для меня не принципиален; я не хотел оставлять о себе яркое воспоминание как о богатом лохе, потому продолжал вяло торговаться.

    Началась борьба нервов и терпения. Лошадник уступал по грошу, и дотерпеть, пока цена уровняется с реальной рыночной, моего упорства явно не хватало.

    -  Ладно, - наконец согласился я, прослушав по десятому разу дифирамбы заурядной коняге, - добавишь седло и упряжь, и по рукам.

    Мужик вдруг легко, без торга, согласился.

    -  Будь по-твоему, - сказал он, плутовато поглядывая на меня, - грабь бедного человека, аки тать в нощи.

    Я по простоте душевной, не проверив товара, отсчитал ему деньги, которые он тут же надежно спрятал в недрах своих одежд. Кто кого ограбил, выяснилось, когда сынишка лошадника принес из амбара седло и упряжь.

    -  Ты что, смеяться надо мной вздумал! - возмутился я, рассматривая эти халтурные произведения народного промысла. - Где это видано, чтобы подпругу и поводья делали из мочала? И это ты называешь седлом?

    Опять начались торг и пререкания, кончившиеся небольшой доплатой и взаимным удовольствием, когда я наконец получил потертое, но удобное седло и вполне приличную кожаную упряжь.

    Деревня Лужки, на которую я набрел, выйдя из леса, была довольно интересным местом. Располагалось оно вблизи стратегического в те годы города Серпухова. Дело в том, что Серпухов, Кашира и другие города и села вблизи Оки были крепостями, имеющими для Москвы большое стратегическое значение. Ока оказывалась последним серьезным водным препятствием перед Москвой для хищных кочевников и казаков, строивших свой разбойный бизнес на разграблении Руси и работорговле. Потому места эти были людными и оживленными. С той стороны реки скапливались захватчики, с этой государевы воины. Местное население крутилось между степняками, казаками и стрельцами, сильно рискуя, но и зарабатывая на пиво с медом.

    Мой лошадиный барышник, крестьянин по положению, занимался не хлебопашеством, а делами купеческими и посредническими, что, судя по его большой избе, приносило неплохой доход. Жеребец, которого я у него купил, был внешне неказист, низкоросл, лохмат, но, насколько я научился понимать в лошадях, резв и вынослив. Звали его сообразно рыжей масти Гнедком. Окончательно рассчитавшись с крестьянином, я его оседлал и тотчас отправился на север в Первопрестольную столицу.

    Непросыхающие после распутицы дороги были так плохи, что мой Буцефал вяз в грязи по самые бабки. Продвигались мы не то, что галопом или хотя бы рысью, а тихим шагом, медленно преодолевая длинные, однообразные версты. Ко времени, когда начало темнеть, мне, по подсчетам, удалось проехать всего-то километров пятнадцать. Однако измучились мы с лошадью так, что я принужден был искать ночевку. Остановился я на окраине большого села, попросившись переночевать в новую избу.