-  Я чего, - повел он плечами, - мое дело маленькое. Только десятник…

    Я собрался было снова его ударить, но передумал. Все равно через кольчугу удара почти не чувствовалось. Похоже было на то, что я опять перемудрил с гуманизмом и отсутствующего десятника кучер боится больше, чем меня.

    -  Ладно, - примирительно сказал я, - не хочешь быстро ехать, как хочешь. Тогда я без тебя обойдусь. Останавливайся.

    -  Так бы сразу и надобно, а то десятник сильно рассердится…

    -  Слезай, дружок, с облучка, - с вкрадчивой глумливостью в голосе продолжил я.

    Вознице мой тон не понравился, и он впервые оглянулся.

    -  Зачем слезать-то, мне и здесь хорошо.

    -  Не хочу повозку кровью пачкать и лошадей пугать. Давай быстрей, мне некогда!

    -  Да мне чего, я могу и быстрее. Делов-то. Это десятник…

    -  Ты перед смертью молиться будешь или так помрешь? - продолжал я, вытаскивая из ножен саблю.

    -  Но! Родимая! - вместо ответа закричал он на лошадь.

    Глава 8

    Минут через двадцать мы подъехали к нашему бивуаку. Там царил покой и благостная идиллия. Отряд в полном составе нежился на солнышке, не выставив даже часового. Моего прибытия не ожидали и, честно говоря, не заметили.

    -  Ишь ты, вот оно, значит, какое у тебя смердячье воинство! - с восхищением сказал пленный, разглядывая поверженную сном рать.

    Я проглотил подколку и вежливо потряс за плечо Кузьму Минина. Будущий народный герой осоловело уставился на меня заспанными глазами. На свой будущий скульптурный образ на Красной площади грядущий спаситель отечества сейчас никак не походил.

    -  Ты чего, Григорьич? - удивленно спросил он. - Ты кататься ж уехал?

    -  Почему нет караульного? - неприятным голосом поинтересовался я, чувствуя, что вот-вот сорвусь на непарламентские выражения и этими грубыми, но справедливыми площадными словами выскажу Кузьме все, что думаю и о нем, и об отечественном разгильдяйстве.

    -  А на кой нам ляд караульный? - вытаращил на меня глаза Минин. - А это что за возы?

    -  Да, ты… - начал я и произнес очень длинный монолог, в котором не было ни одного ласкового слова.

    Моя пламенная, эмоциональная речь пробудила ото сна всю нашу рать, заставила ее вскочить на ноги и, надеюсь, почувствовать свою вину.

    -  …Сейчас на нас нападут разбойники, - кончил я, - и тех, кого они не убьют, добью я! Понятно?

    -  Не сердись, Григорьич, - виновато произнес Минин, - кто же знал, что так получится.

    -  Ладно, на первый раз прощаю, - сказал я, беря себя в руки. - Всем готовится! Скоро они будут здесь!

    Крестьяне начали спешно обряжаться в ватные тягиляи. Я тоже надел на себя кольчугу и шлем. Запаса времени почти не оставалось. Кони на рысях делали километров двенадцать в час. На возвращение у меня ушло двадцать минут. При пешем ходе со скоростью пять километров в час преследователи могли появиться здесь уже через полчаса.

    Несмотря на то, что нападавших было почти в четыре раза меньше, чем моих «смердов», опасность того, что профессиональные воины разгонят наш партизанский отряд, была реальная. Тем более, что команда «десятника» была одета в тяжелые доспехи, против которых наши легкие луки были бессильны, а рогатины почти бесполезны.