-  Неужто такое душегубство возможно! Нечто мы басурмане какие!

    -  Всякий народишко есть и среди басурман, и среди православных. Дело не в вере, а в людях.

    -  Оно, так, - согласился Кузьма, - да только обидно…

    -  Погоди, ты еще и не такое увидишь. Подлости и низости человеческой на твой век хватит. А сейчас, не в службу, а в дружбу, сходи, присмотри, чтобы Ефимка его до смерти не забил.

    -  А с другими пленными что делать будем?

    -  Если захотят, то наймем нам служить.

    -  И то дело, - одобрил Кузьма и пошел спасать десятника.

    Я отошел в лес, куда не долетали восторженные крики и хохот победителей. Захотелось домой, в цивилизацию, где кровь и смерть сразу же стараются спрятать, превратить в шоу, чтобы не шокировать мирных обывателей. Я представил себя сидящим на диване перед телевизором со стаканом холодного пива в руке. Кругом тихо, спокойно. Кто-то из соседей сверлит стены. По всем каналам передают криминальные сводки. В новостях аварии, взрывы и террористические акты. В комнате же покойно и благолепно. Чужие беды только оттеняют собственное благополучие.

    -  Государь-батюшка, - прервал мои сладостные воспоминания Иван Крайний, - тебя Кузьма Минич кличет.

    Мне осталось тяжело вздохнуть и вернуться к суровым реалиям смутного времени.

    -  Григорьич, - крикнул мне Минин, быстро идя на встречу, - похоже, что Ефим забил десятника до смерти!

    Мы вместе подошли к лежащему на земле человеку. Наши крестьяне и пленные молча расступились. Десятник лежал на спине, безжизненно запрокинув голову.

    Ефим, растеряно ухмыляясь, стоял в стороне, держа в опущенной руке кнут.

    Я проверил пульс. Десятник был жив, но без сознания.

    -  Помойте его, - приказал я. Однако никто не тронулся с места. - Ты помоешь! - Велел я холопу с простодушным лицом по прозвищу Крот.

    Теперь засуетились все и мигом принесли в шапках воду из ближайшей канавы. После «омовения» десятник пришел в себя и открыл бессмысленные, полные муки глаза. Мужики оживленно заговорили, равно радуясь чужой смерти и чужой жизни.

    Ко мне подошел освобожденный от пут возчик, тот, которого я взял в плен.

    -  Говорил я тебе, что десятник строг! - непонятно к чему сказал он. - Васильич никому спуску не даст! Похоронить бы его надо по-христьянски!

    -  Зачем его хоронить, если он жив? - удивленно спросил я.

    -  Все одно, Васильич теперь не жилец. Добить бы, да и похоронить по-христьянски.

    -  Почему это он не жилец?

    -  Это нам неведомо, - серьезно ответил возчик. - Только одно слово, не жилец. Похоронить бы его надобно. Окажи милость!

    -  А ну, пошел вон! - закричал я, окончательно выведенный из терпения. - А то я тебя самого сейчас похороню!

    -  Меня-то не нужно, а вот Васильича!..

    Я не дослушал и врезал вознице по зубам.

    -  Ефим, а ну всыпь ему и гони отсюда, чтобы духу его здесь не было!

    -  Это можно, - согласился Ефим, но возница не стал дожидаться лупки и резво пустился наутек.

    -  Батюшка! - вопил он убегая. - Сделай милость! Прикажи…

    Я не удержался и плюнул в след сердобольному страстотерпцу, а сам занялся непогребенным Васильичем.