Этим моментом воспользовался Минин и ударил в незащищенный латами бок другого всадника. Его сабля вошла в тело не меньше, чем на ладонь. Теперь реальных противников у нас осталось всего двое.

    Наконец я смог рассмотреть, с кем имею дело. Один из оставшихся в седле был азиатом, второй славянином. Оба были одеты в дорогие доспехи с украшениями и чеканными нашлепками.

    Оценив ситуацию и бесполезность своих пик, они обнажили сабли, и я едва не поплатился за свою любознательность. Азиат страшно ощерил рот, закричал и, развернувшись в седле на сто восемьдесят градусов, полоснул меня саблей по боку. Удар был мастерский, но слишком резкий. Меня как током ударила резкая боль, однако кольчуга устояла. Я ответил режущим ударом, но противник юлой развернулся на лошади, и я, не достав его клинком, только напрочь срубил высокую заднюю луку седла.

    Мы отскочили друг от друга и быстро поворачивали коней, готовясь к новой атаке. Только тут я узнал в противнике своего старого знакомца, ногайца с редкой бородой и равнодушными глазами, с которым мы бились ночью во время атаки степняков на освобожденных пленных.

    Похоже было на то, что и он вспомнил меня. В его глазах даже появился интерес.

    -  Это ты, попа? - спросил он по-русски, играя в воздухе саблей.

    -  Я, кинязь, - ответил я ему в тон.

    Чем занимается Минин со славянином, я не смотрел, слишком хорошим бойцом был ногаец, чтобы можно было ослабить внимание.

    -  Хорош сабль! - похвалил он мое оружие. - Хорош батыр! Твой кровь за мной.

    -  За тобой… - машинально согласился я, делая выпад. Однако ногаец увернулся и, неожиданно бросив коня в сторону, ускакал.

    -  Куда?! - только и успел крикнуть я.

    -  Твой кровь за мной! - крикнул он уже издалека и, не оглядываясь, отсалютовал мне саблей.

    Гнаться я за ним не стал и поспешил на выручку к Минину, которому проходилось туго. У Кузьмы еще не совсем зажила рана, и долгая работа тяжелой саблей, судя по выражению лица, причиняла сильную боль.

    -  Оставь его мне! - крикнул я, ввязываясь в драку. - У меня к нему счет!

    Славянин, тот самый толмач, который участвовал в моем пленении ногайцами, затравлено глянул на меня и невольно подставился под удар Минина. Однако Кузьма не смог дотянуться до его плеча или головы и попал по правой руке. Сабля врезалась в рукав кольчуги, прорезала ее, и из раны хлынула кровь.

    Толмач вскрикнул и выронил саблю. Я, не давая ему ускакать, наехал лошадью и ударом гарды в лицо свалил на землю.

    К нам в помощь скакала сельская кавалерия, а мы с Мининым растеряно смотрели на груду тел, заваливших дорогу.

    Раненый толмач, между тем, встал на ноги и медленно шел к нам с кинжалом в здоровой руке. Разрубленная рука его весела плетью, а на лице застыла гримаса ненависти.

    Я не стал его добивать, а просто ударил саблей плашмя по голове.

    * * *

    Наш вечерний переход сорвался. Убитого мальчика мы отправили на крестьянской телеге домой с двумя сопровождающими; ногайцев похоронили на опушке леса. Что делать с ренегатом-толмачом, я не знал. Заниматься его лечением у меня не было никакого желания. Кровь из разрубленной руки ему наши мужики остановили жгутом, и он теперь лежал вблизи костра на голой земле.

    Кузьма Минин, впервые участвовавший в сече, пребывал в шоковом состоянии. Он никак не мог отключиться от недавних переживаний и нервно ходил по биваку.

    Я уже притерпелся к необходимости защищая собственную жизнь, проливать чужую кровь, потому больше интересовался своим здоровьем.