Изменить размер шрифта - +

     - Петр Петрович, вы живы? - Гарин появился в окне. - Осторожнее, это я, Шельга. Помните наш уговор? У меня автомобиль Роллинга. Надо

бежать.
     Спасайте аппарат. Я жду...
     Вечером, как обычно по воскресеньям, профессор Рейхер играл в шахматы у себя, на четвертом этаже, на открытом небольшом балконе. Партнером

был Генрих Вольф, его любимый ученик. Они курили, уставясь в шахматную доску. Вечерняя заря давно погасла в конце длинной улицы. Черный воздух

был душен. Не шевелился плющ, обвивавший выступы веранды. Внизу, под звездами, лежала пустынная асфальтовая площадь.
     Покряхтывая, посапывая, профессор разрешал ход. Поднял плотную руку с желтоватыми ногтями, но не дотронулся до фигуры. Вынул изо рта окурок

сигары.
     - Да. Нужно подумать.
     - Пожалуйста, - ответил Генрих. Его красивое лицо с широким лбом, резко очерченным подбородком, коротким прямым носом выражало покой

могучей машины. У профессора было больше темперамента (старое поколение), - стального цвета борода растрепалась, на морщинистом лбу лежали

красные пятна.
     Высокая лампа под широким цветным абажуром освещала их лица. Несколько чахлых зелененьких существ кружились у лампочки, сидели на

свежепроглаженной скатерти, топорща усики, глядя точечками глаз и, должно быть, не понимая, что имеют честь присутствовать при том, как два бога

тешатся игрою небожителей. В комнате часы пробили десять.
     Фрау Рейхер, мать профессора, чистенькая старушка, сидела неподвижно.
     Читать и вязать она уже не могла при искусственном свете. Вдали, где в черной ночи горели окна высокого дома, угадывались огромные

пространства каменного Берлина. Если бы не сын за шахматной доской, не тихий свет абажура, не зелененькие существа на скатерти, ужас, давно

прилегший в душе, поднялся бы опять, как много раз в эти годы и высушил бескровное личико фрау Рейхер. Это был ужас перед надвигающимися на

город, на этот балкон миллионами. Их звали не Фрицы, Иоганны, Генрихи, Отто, а масса.
     Один, как один, - плохо выбритые, в бумажных манишках, покрытые железной, свинцовой пылью, - они по временам заполняли улицы. Они многого

хотели, выпячивая тяжелые челюсти.
     Фрау Рейхер вспомнила блаженное время, когда ее жених, Отто Рейхер, вернулся из-под Седана победителем французского императора. Он весь

пропах солдатской кожей, был бородат и громогласен. Она встретила его за городом. На ней было голубое платьице, и ленты, и цветы. Германия

летела к победам, к счастью вместе с веселой бородой Отто, вместе с гордостью и надеждами. Скоро весь мир будет завоеван...
     Прошла жизнь фрау Рейхер. И настала и прошла вторая война. Кое-как вытащили ноги из болота, где гнили миллионы человеческих трупов. И вот -

появились массы. Взгляни любому под каскетку в глаза. Это не немецкие глаза. Их выражение упрямо, невесело, непостижимо. К их глазам нет

доступа. Фрау Рейхер охватывал ужас.
     На веранде появился Алексей Семенович Хлынов. Он был по-воскресному одет в чистенький серый костюм.
     Хлынов поклонился фрау Рейхер, пожелал ей доброго вечера и сел рядом с профессором, который добродушно сморщился и с юмором подмигнул

шахматной доске. На столе лежали журналы и иностранные газеты. Профессор, как и всякий интеллигентный человек в Германии, был беден. Его

гостеприимство ограничивалось мягким светом лампы на свежевыглаженной скатерти, предложенной сигарой в двадцать пфеннигов и беседой, стоившей,

пожалуй, дороже ужина с шампанским и прочими излишествами.
Быстрый переход