Такой тоской веяло от крошечной станции Выпь, что хоть волком вой. В голову полезла разная чушь: «А что, если по какой-то причине ни одна электричка больше здесь не остановится и я застряну тут навсегда?!»

Потом, конечно, Михаил немного пообвык, освоился, но как можно полюбить это место и захотеть остаться тут жить, осталось для него загадкой.

Одна-единственная достопримечательность Выпи — Драконова пещера в нескольких километрах от поселка. Туда даже туристические группы на экскурсии иногда приезжают. Но вот сам Михаил ни за что бы внутрь не полез — какая радость в темноте блуждать, как крот? Да и местные — это он успел понять — пещеру тоже не жаловали.

Но местные — вообще отдельная песня. Люди в Выпи жили странноватые. Дикие какие-то. Может, приезжих не жаловали, а может, только к нему, Михаилу, такое отношение. Черт их разберет.

Как ни встретишь кого на улице, ни заговоришь — голову опустит и мимо чешет, не здороваясь, глаз не поднимая. На похороны к Маше человек пять со всего села заявились, да и те по-быстрому, бочком-бочком и вон из дому. В итоге Михаил решил, что его сестру здесь по какой-то причине недолюбливали. И как она, бедная, столько лет в этой Выпи прожила?

Они с детства не были особенно близки с Машей, а уж как выросли — тем более. Не ссорились, нет. Просто редко общались. Перезванивались на праздники, справлялись о здоровье — и дело с концом. А встречи после ее переезда на Урал по пальцам можно пересчитать.

Однажды Михаил приезжал к ней на свадьбу — сюда, в Выпь (но в памяти от той поездки почти ничего не осталось, кроме ядреного самогона и пахучего золотистого меда, которым этот самогон закусывали), — да два раза Маша приезжала погостить на родину, но как-то все мельком, проездом, наспех.

Это все, конечно, не означало, что Михаил не любил сестру. Любил, а как же, родная кровь все-таки. К тому же родителей уже давно не было в живых, и Мария была единственной ниточкой, что тянулась в прошлое, связывала его, сегодняшнего, с тем парнишкой, каким он был когда-то.

Теперь, когда не стало и Маши, оставался только Алик, ее сын. Михаил сразу проникся к племяннику симпатией. Мальчик был не таким, как другие дети: не мешал, не баловался, не шумел, не путался под ногами, не требовал внимания. Был тихим и молчаливым, неназойливым и вежливым.

«Хорошо его Маша воспитала, — думал Михаил. — Уживемся».

Алик даже смерть матери переживал с недетским мужеством, держался сдержанно, с достоинством.

— Мужчины не плачут, верно? — неуклюже проговорил Михаил, желая поддержать его и утешить.

Фраза вышла глупая, но в такой ситуации трудно найти подходящие слова. Однако мальчик не стал ершиться или обливать дядю презрением, лишь улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, искренняя. Да и вообще паренек он на редкость симпатичный. Опять же непонятно, почему никто из односельчан не пожелал прийти успокоить милого ребенка, поговорить с ним. Ни друзья, ни соседи… Что за народ!

Конечно, им с Аликом нужно будет привыкнуть друг к другу, но это дело времени. Здесь, в Выпи, приглядываться и разговаривать с мальчиком времени особенно не было. Постоянно находились дела — похороны, поминки, а после этого бумаги, наследство, документы на Алика. Бюрократии развели столько, что не выплываешь! Хотелось все быстрее закончить. «Ничего, после наговоримся», — думал Михаил.

За день до отъезда случилось непонятное происшествие. Самое странное за всю его жизнь. Вернее, не происшествие даже, а разговор.

Михаилу понадобилось в магазин, который находился, как говорили местные, в «Левой Выпи» — то есть с левой стороны от перрона. Дом Марии был на правой стороне, где стояли частные дома, — то была «Правая Выпь».