– Марыся Пшешешенко… сан? – Обычные матросы рядом с золотой полусотней изрядно робели, но сейчас за вестовым стоял авторитет командира ВАС-61, так что конверт лёг в дрожащие руки, словно приговор Владыки Неба.

Вестовой развернулся и, чеканя шаг, ушёл.

– Ну всё, – театральным шёпотом разнеслось на весь отсек. – Отлеталась.

– Kiedy wszystko stracone… – Пшешешенко восстала, мёртвой хваткой держась за смятый пополам конверт, и походкой ожившего вдруг оловянного солдатика ушла, всё больше переходя на бег.

Столовая лётного состава проводила её гробовым молчанием.

– …nadal mam swoje ciało, duszę i honor, – закончила в абсолютной тишине Верзохина-Джурай ей вслед старую шляхетскую поговорку. – Знаете, мне кажется, что наша подруга только что отправилась делать отменную глупость.

– Я могу попробовать растолкать Газель, – негромко предложила из своего угла Сабурова-Сакаенко. – Меня она сразу за это не убьёт. Наверное.

– А давай ты в полный рост на пулемёты как-нибудь в другой раз сходишь и не здесь? – ехидно фыркнула в ответ Анна Тояма. – Нет уж. Пусть себе дурит. Заодно узнаем, наконец, действительно ли у нашего командира есть чувство юмора.

– Две гинеи золотом, что Рысь вернётся красная до ушей и будто шпицрутен проглотила, но даже борта не покинет. – Верзохина-Джурай сняла перстень с полированным имперским янтарём, в котором на глаз только золота было раза в два побольше, и метнула в подставленные руки тамады за подносом.

– Двадцать пиастров! – тут же последовал отклик. – Вылетит, быстрей поросячьего визга!

– Квид! – О дно подноса глухо застучали ставки.

* * *

– Айвен Иванович! Я решила! Лучше так, чем позор! – Из одежды на полуночной гостье командира ВАС-61 присутствовало нижнее бельё, шёлковая накидка, многострадальный конверт с печатями за поясом чулок и обнажённый шляхетский танто гоноровый без малейшей видимости ножен.

Пшешешенко деревянной походкой подошла к столу, шлёпнула конверт на столешницу, прижала его сверху рукой и занесла клинок чести.

– Я перед вами очень виновата, – начала она, и где-то тут её заготовка иссякла. – Очень… виновата… я…

Марыся не могла даже выбрать, мизинец она собралась отрезать, как принято у родов восхода, или залить печать кровью из вскрытой вены, как принято у родов заката.

Такэда поднялся, одним плавным движением – сам от себя не ожидал такой прыти – обогнул стол по стороне руки с ножом и заученным намертво ещё с академии движением ткнул неадекватную подчинённую в этот стол лицом.

С размаху.

– Капитан, что вы делаете! – задушенно пискнула она.

– Капитан на гражданке! – Такэда воздел карающую десницу. – А я тебе командир!

Тишину каюты нарушил оглушительно звонкий шлепок.

– Мои пилоты могут быть кем угодно. Хулиганами, задирами, позёрами, дочками золотых семей Конфедерации, мне всё равно. У них только одного права нет – быть идиотками! – рявкнул Такэда. – Вскрыла конверт! Немедленно!

– Я… – Попытку дёрнуться прервал следующий шлепок по алой уже ягодице. – Хаи, Такэда-доно-о!

– Теперь читай! – потребовал Такэда.

– Рапорт, – начала с подвыванием она, – технической оружейной наладки урядника… ай! Да читаю я, читаю! Гиллиама Фойл-Престиновича, о причинах… нештатного срабатывания… электроспуска… пулемётной батареи… Айвен Иванович! Что вы делаете! Правого крыла… борта ноль тринадцать чёрный…

Техническое описание проблемы, к глубочайшей боли и разочарованию Марыси Пшешешенко оказалось длинным, занудно дотошным и очень-очень щедрым на знаки препинания.