Эрни не ответил, только нахмурился.

Лунный свет упал на дерево с участком соскобленной коры. Голый ствол украшал вырезанный крест, окруженный витиеватым орнаментом. Символ на удачу? Да еще и лапка барсука на шее?

Ночь мерцала. Пение цикад буквально грохотало в ушах Патриции, вместе с ним она перерождалась, сливаясь с той беззаботной частью своего «я», которая показалась снаружи только сегодня. Сердце забилось чаще. Трение сосков о ткань почти причиняло боль. Вечерняя жара только распаляла пожар внутри, кожа стала настолько чувствительной, что Патриция ощущала и ласку слабого ветерка, и каждую капельку пота.

— Эверда здесь нет, Патриция, — наконец сказал Эрни. Похоже, он разгадал ее даже раньше, чем она сама поняла, что собирается сделать. — Это глупо. Давай вернемся.

— Нет, — прошептала она в отчаянии. — Я серьезно! Я действительно видела его. — Ее пальцы теребили лапку, висевшую на шее, будто талисман придавал ей храбрости.

— Я возвращаюсь, — сказал он срывающимся голосом. — Мы оба знаем, что здесь происходит.

— Что? — деланно невинно спросила она. — Что ты...

— Если мы останемся здесь, у нас обоих будут неприятности и ни к чему хорошему это все равно не приведет. Я сюда не за тем шел, чтобы меня снова одурачили.

Патриция отпустила его руку и остановилась.

— Эрни, это смешно, — сказала она с легкой усмешкой, хотя голова шла кругом. Не столько от алкоголя, сколько от вожделения. Похотливые мысли заполнили голову, колени дрожали.

— Я действительно хочу поговорить с Эвердом Стэнхёрдом.

— Хорошо. Тогда иди и поговори с ним. А я пойду назад. Не хочу опять оказаться в дураках.

Когда он развернулся, ее сердце сжалось. Принципы, ценности и чувство собственного достоинства ушли на второй план, растворившись в пламени желания.

— Эрни, подожди...

Он вздохнул, остановился и резко обернулся.

Патриция уже расстегнула блузку. Ее груди отяжелели под давлением разгоравшегося от опьянения желания. Она позволила блузке соскользнуть и упасть на ветки росшего рядом куста. Патриция прислонилась к дереву спиной, ее голова оказалась прямо под крестом Поселенцев. Взгляд остановился на Эрни.

— Боже, мне жаль твоего мужа, Патриция. Ты еще та заноза в заднице, когда выпьешь.

Она едва слышала его. Выгнув спину, она сжала соски между пальцами и громко застонала.

— Ты пьяна.

— И что с того?

Она спустила шорты до середины бедра и провела рукой по огненно-рыжим лобковым волосам.

Эрни прикусил губу и решительно сказал:

— Ты все лаешь, да не кусаешь, Патриция. Ведешь себя как слетевшая с катушек городская баба, у которой кризис среднего возраста. Заигрываешь со мной, как будто не знаешь, что я влюблен в тебя со школы. Думаешь, узнаешь о себе что-нибудь новенькое? Хрень собачья, даже если мы трахнемся, то все, что ты получишь, — чувство, черт тебя побери, вины перед мужем. Мы оба знаем, что ты не собираешься изменять ему. Можешь вести себя как конченая шлюха, но я не куплюсь на это и не буду стоять здесь как чертов идиот!

Эрни развернулся и пошел обратно к месту, где проходил пикник.

Реальность стукнула Патрицию по носу. Она чуть не плакала, натягивая шорты и блузку. Здравый смысл потихоньку проникал сквозь затуманенный алкоголем и похотью разум.

«Я просто испорченное, грязное животное. Не из-за детства, родителей или изнасилования. Не из-за доктора Салли, Байрона, Эрни или кого бы то ни было. Это все я, и только я одна. Пора уже взять себя в руки, прямо сейчас», — собиралась с мыслями Патриция.

Пикник был в самом разгаре. Поселенцы, те, кто постарше, разожгли большой костер в центре поля. Патриция обошла толпу, прячась в тени.