Две недели спустя Клэр родила ребенка Байрона. Это была девочка, которую Клэр окрестила Аллегрой. После этого, в конце февраля, они всем семейством переехали в дом в маленьком городке Марлоу, в тридцати милях к западу от Лондона.

Здесь страхи Мэри начали понемногу угасать. Шелли не удалось получить опекунство над детьми Харриет, но сын Мэри и дочка Клэр, слава богу, были здоровы, и вскоре Мэри обнаружила, что беременна снова. В сентябре у нее родилась девочка, и они назвали ее Клара.

Даже Шелли, похоже, начал приходить в норму. Он держал ялик на берегу Темзы, всего лишь в трех минутах ходьбы от дома, и часто совершал прогулки на лодке вверх и вниз по реке, хотя все так же упорно отказывался учиться плавать.

Лишь в его произведениях временами прорывались былые страхи. Он написал ряд поэм, но большую часть года посвятил написанию длинной политической поэмы, которую он вначале назвал Лаон и Цитна, но затем переименовал в Возмущение Ислама. Мэри внимательно читала все его стихи ― она была немного встревожена поэмой названной «Сон Марианны», в которой город, стоящий меж горных пирамид, уничтожен огнем, и мраморные статуи ненадолго оживают ― но в Возмущении Ислама была только одна строфа, которая вызвала у нее неподдельное беспокойство:

… Являлся многим

Повсюду их подобный тени призрак;

Живым кошмаром он меж ними шел,

Пока они священным ужасом объяты,

В пучину смерти не бросались сами …

ИНТЕРЛЮДИЯ 1: Лето, 1818

Я желаю тебе доброй ночи с венецианским благословением,

«Benedetto te, e la terra che ti fara!» ― будь  благословен,

и земля, из которой ты вышел, будет! ― разве не прелестно?

Ты бы нашел это еще более прелестным, если бы услышал

это, как услышал я двумя часами ранее, из уст венецианской девушки,

с огромными черными глазами, лицом подобной Фаустине, и фигурой

Юноны ― величественной словно Пифия, с таинственно

мерцающими глазами и темным водопадом волос, сияющих в лунном свете ―

одной из тех женщин, которые могут быть кем угодно.

—Лорд Байрон, 19 Сентября 1818

Когда он больше не мог выносить церемонию, Перси Шелли покинул круг людей и отошел в сторону; в несколько длинных шагов он проследовал за своей тенью на вершину низкого холма, где согнутая ветром старая олива, казалось, указывала обратно на юг через недвижимую воду лагуны, в сторону Венеции. Шелли повернулся, пристально вглядываясь в том направлении, и в неравномерно сияющей полосе раскинувшегося там города ему чудилось, повсюду преобладали церкви, от Романской колокольни Сан Пьетро ди Кастелло на востоке, до низких стен Мадонна дель Орто на западной оконечности.

«Сад Девы Марии», ― мысленно перевел он последнюю фразу. Месяц назад Байрон сказал ему, что эта церковь была посвящена Святому Кристофору, до тех пор, пока в 1377 году в прилегающем саду не нашли грубую статую, которая по общему признанию была Пресвятой Девой. Ни Байрон, ни Шелли не испытывали никакого желания посетить это место.

В течение нескольких минут Шелли ковырял занозы и волдыри, которыми его левая ладонь обзавелась перед рассветом этим утром; затем он устремил взгляд обратно к подножию холма, навстречу кучке людей.

Мэри и Клэр стояли поодаль, возле цветов, которые доставил английский консул, и даже отсюда Шелли видел, что Клэр с беспокойством смотрит на Мэри, которая невидящим взглядом уставилась в землю.

Он понимал, что вскоре им придется покинуть Венецию. Байрону было бы благоразумнее уехать тоже… но он этого конечно же не сделает ― только не теперь, когда вместе с ним эта Маргарита Когни, и он только начал писать лучшую поэму в своей жизни.