Он осекся и удивленно посмотрел на Хью, который энергично тряс головой.

– Я вовсе и не подумал о благе Церкви, – откровенно признался молодой рыцарь.

Губы Тарстена дрогнули.

– А а, так ты думал, подобно Элбемарлю и Пеперелю, и даже Вальтеру, хотя уж он то должен знать меня получше остальных, что я стану совать нос в их дела и попытаюсь командовать армией? Но я ведь понимаю, что я не воин, и ничто не заставит меня поверить в чудо, способное сотворить Александра Македонского из священника, не имеющего понятия о военном искусстве.

Он раздраженно махнул рукой. Хью поймал руку, снова поцеловал ее и, улыбаясь, сказал:

– Ах, святой отец, я сейчас попытался представить себе вас на горячем коне, в латах и с мечом в руке – вряд ли кто нибудь осмелится утверждать, что такое могло прийти в голову нашему сэру Вальтеру.

– Тебя хлебом не корми, дай посмеяться над немощным старцем. Ты же прекрасно понимаешь, что вовсе не это я имел в виду, – криво усмехнулся Тарстен. – Я думал, что действительно сумею оказать помощь – не тем, конечно, что стану указывать, где и когда дать сражение, а воодушевляя людей на бранный труд во имя веры и Родины, наполняя мужеством их сердца, призывая отомстить за зло, которое причинили нам захватчики, – Тарстен внезапно замолчал и сокрушенно покачал головой. – Это все гордыня, – вздохнул он. – Проклятая гордыня.

Если он заговорил о гордыне, следует ожидать жестокого самобичевания, подумал Хью, с трудом сдерживая дрожь в руках.

– Отец! – взмолился он. – Простите меня за то, что я смею вас поправлять, но вы неверно все истолковываете – мы недостаточно крепки в вере, но из этого не следует, что мы не понимаем важности и значимости вашей поддержки.

– Мы – это кто?

– Элбемарль, Пеперель, сэр Вальтер, я, конечно, тоже, – пожал плечами Хью. – Вы свято верите, что Господь Бог дал вам силы, чтобы свершить то, что Им задумано, и что Он будет поддерживать вас до тех пор, пока вы не выполните вашей миссии, но для нас это далеко не так очевидно. Когда мы смотрим на вас и видим… – глаза Хью наполнились слезами, а голос дрогнул, – видим над вами длань Господню… Я, может быть, больше всех остальных боюсь потерять вас, потому что люблю всем сердцем и нуждаюсь в вас сейчас так же, как тогда когда был совсем еще ребенком. Это, может быть, покажется вам блажью, но я всегда верил, что со мной не случится ничего дурного, пока у меня есть вы. Другие же опасаются, что миссия ваша потерпит крах. Простите мне мою смелость, не думали ли вы о том, что случится с нашей армией, если вы умрете на марше?

– Но я не умру! – воскликнул Тарстен, изумленный тем, что подобная кощунственная мысль могла прийти кому бы то ни было в голову. – Всевышний не допустит, разве только пожелает по каким то неведомым нам причинам покарать нас, не позволив защитить страну. Но в этом случае кара Господня обрушится независимо от того, буду я жив или умру.

– Вот видите, вы непоколебимы в свой вере, – ответил, улыбаясь, Хью, – но вера сэра Вальтера, пусть тоже крепкая, все же гораздо слабее, а о вере Элбемарля и остальных, включая и мою, лучше вовсе умолчать. Отец мой, если вы поедете, то доставите им неисчислимое множество страданий – не тем, что будете путаться под ногами, мешая командовать армией, а тем, что им придется прислушиваться к каждому вздоху, вырвавшемуся из ваших уст, вздрагивая от ужаса каждый раз, когда колесо вашей кареты громыхнет на выбоине, трястись от страха над каждым ручейком – не дай Бог промочите ноги, бояться лишний шаг сделать, чтобы не утомить вас.