И боль в ноге ослабла и притихла, и на сердце стало теплее. Впервые за эти дни больших, тяжелых испытаний захотелось, как никогда, жить. Вечером Миронова навестил Вася Сучок и Федора Пампуша. Нельзя без улыбки было глядеть на эту любящую пару. Сучок был начищенный, наглаженный, чисто выбритый, новенький, как на свадьбе жених. На груди красовалась его гордость — медаль «За отвагу». Пампуша, раскрасневшаяся, мощная, с круглым сдобным лицом, смущенно моргала, поглядывая то на Миронова, то на Васю. Грудь Пампуши выпирала из тесноватой гимнастерки, расстегнув две пуговицы, кирзовые сапоги, туго затянутый пояс делали ее малоподвижной. «Как же она, молодчина, ловко действует там, на поле боя, вынося раненых. Здесь она, закованная, как рыцарь в латы, в армейское обмундирование, такая неуклюжая и неповоротливая. Больше тридцати раненых, вынесенных из боя, у нее на счету».

     — Вот пришли, товарищ майор, попрощаться, — наконец, после длительного молчания сказал Вася.

     Миронов протянул руку Пампуше:

     Спасибо вам, Федора! Мне рассказали, как вы меня…

     — Та что там, товарищ майор, — и она смутилась. — Как всех, так и вас.

     Миронов уже прослышал о их любви:

     — Желаю вам счастья. — И, соединив их руки, пожал.

     Она еще больше раскраснелась. А Сучок осмелел:

     — Жаль, что свадьба без вас, товарищ майор! Вы бы за отца нам были.

     Миронов улыбнулся:

     — Поправлюсь, встретимся! Если на свадьбу не попаду, то на крестины обязательно!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

     Никто из близко знавших генерала Канашова никогда не видел его таким подавленным и отчужденным, каким стал он после смерти Аленцовой. Смерть ее наложила на его лицо тяжелую и мрачную печать задумчивости, пышная шевелюра заиндевела серебром. В речи Канашова появилась не свойственная ему медлительность, а в отношениях с людьми проскальзывала мягкость. По мнению тех, кто знал его раньше, он стал совсем другим человеком, потерявшим прежние качества военного, и превратился в мягкотелого интеллигента. И это не замедлило сказаться на дисциплине в корпусе и его бригадах. Участились случаи ЧП и грубых промахов командиров в бою. Командующий Кипоренко, несмотря на давние добрые отношения с Канашовым и уважение к его таланту военачальника, решил, не откладывая, вызвать его для основательного разговора, посмотреть, как он будет себя вести.

     «Ну а если станет оправдываться — взыщу самым суровым образом». Накануне Кипоренко плохо спал, мучительно обдумывая предстоящую встречу. Проснулся рано, пил чай, поджидая Канашова. Но тут его срочно вызвал командующий Юго-Западным фронтом генерал Ватутин.

     — Сегодня, — сказал он, — после сильной авиационной и артиллерийской подготовки группа Манштейна перешла в наступление. Немцы наносят главный удар в полосе железной дорога Котельниково — Сталинград. Цель этого наступления — прорваться к оружейной группировке Паулюса. — Ватутин сделал паузу, наклонился над картой. — Положение тревожное. Наши успехи, достигнутые в большой излучине Дона, могут свестись к нулю, если им удастся прорвать кольцо нашего окружения. — Он умолк, задумался, подошел к окну. — Верховное Главнокомандование приняло решение силами двух фронтов, Воронежского и нашего, срочно провести глубокую наступательную операцию.

     Ватутин остановился у карты, висевшей на стене, осмотрел ее, будто видел впервые.