Передать лично Паулюсу мой приказ — утраченные позиции на Волге вернуть во что бы то ни стало!
2
Вернувшись в начале сентября из госпиталя на прежнее место службы под Сталинград, командир дивизии полковник Нельте нежданно-негаданно получил отпуск. И вот он в пути. Поезд торопился, будто он знал, что Нельте уже был сердцем там, дома, и стремительно проносился мимо одиноких железнодорожных будок, опустевших станций, притихших, будто вымерших немецких деревушек с островерхими кирхами. Нельте глядел в окно, и все это давнее, знакомое радовало его душу, было ему близким и родным.
Стояли жаркие, по-летнему погожие сентябрьские дни, но осень уже заметно вступала в свои права, усыпая щедрым золотом листьев улицы станционных поселков и городов, все дороги и автострады.
В открытое окно врывался освежающий, пряно пахнущий увядшей листвой ветер, и он не чувствовал духоты, глядел и невольно вспоминал. Вспоминал, и не верилось, что с ним произошло.
Сутки тому назад он с большими трудностями, рискуя жизнью, вылетел с фронтового аэродрома, и, пока они не достигли старых границ России, «мессершмиттом», прикрывавшим их, пришлось много раз вступать в воздушные бои с советскими истребителями.
Он вспомнил, как неделю тому назад командующий корпусом генерал Мильдер, подписывая ему на своем командном пункте отпускной билет, трижды был вынужден прерваться, отдавая приказания. Русские контратаковали. Они то прорывались в стыке танковых дивизий, то обходили фланги, и советские автоматчики, перебив охрану штаба корпуса, чуть было не ворвались в генеральский блиндаж.
Нельте было крайне неловко, что в такое напряженное время, когда его дивизия в ожесточенных боях истекает кровью, он покидает своих подчиненных.
Генерал Мильдер, видно, понял его настроение и старался рассеять эту неловкость.
— Ничего, ничего, господин полковник, не унывайте, что оставляете нас. Вам надо подлечиться. Вы кровью заслужили этот отпуск. Когда будет взят Сталинград, вы будете достойным представителем нашего корпуса на торжествах в Берлине. Уверяю, мы не подведем вас, — сказал он шутливо
Даже суровый, сдержанный и не склонный к эмоциям Мильдер, пожимая руку Нельте, сказал на прощание:
— Я завидую вам. Скоро вы узнаете настоящую тишину, которой нет уже более трех месяцев, и увидите мирные земли нашего фатерлянда.
По дороге на фронтовой аэродром Нельте обеспокоили встречи с ранеными офицерами. Откуда их так много? Там, на фронте, в своей дивизии и корпусе он тоже видел их немало. Здесь же их везут нескончаемым потоком в эшелонах, на автомашинах и просто на русских телегах. Ранеными забиты все пригодные и непригодные для госпиталей помещения. Они лежат в хатах изгнанных из деревни местных жителей, а то и на соломе под открытым небом неподалеку от дымящихся, пыльных дорог, стонут, плачут, жалуются, проклинают и ругаются. Им уже некого бояться. Они вышли из подчинения всех своих начальников. Теперь их беспокоит лишь одно: когда же кончатся все эти мучения, и их перевяжут, напоят, накормят, а главное — обеспечат им безопасность.
Нельте изредка прислушивался к их разговорам. Большинство раненых с ужасом говорят о передовой, о Сталинграде, где каждая пядь земли распахана снарядами, минами, бомбами и нашпигована смертоносными осколками. Об огне русской артиллерии, особенно «катюш», раненые вспоминают с паническим страхом.
Да, это не начало того военного лета 1941 года, которое ничем не предвещало ужасы русского фронта.
Нельте знал, что многие из них уже начинают сомневаться в близкой победе. |