Нельте знал, что многие из них уже начинают сомневаться в близкой победе. В станице на Дону (он не знал ее названия), где они сделали короткий и последний привал, ему довелось услышать разговор пехотного подполковника с солдатами, которые лежали, кто на земле, а кто на соломе, с потертыми ногами в лопнувших кровяных пузырях. Подполковник ругался:

     — Солдаты называются. Солдаты великой армии! Натерли ноги и лежат, глазеют, довольные, что их не отправляют на фронт. Будь моя власть, я бы вас всех, мерзавцев, выпорол и заставил в тапочках идти до передовой.

     Подполковник отошел, и тут Нельте услышал, как один из лежащих солдат сказал:

     — Гениально придумал фюрер: послал нас топать от Ростова до Сталинграда пешком. Как это он еще не додумался отправить нас босиком.

     Нельте покоробила эта насмешливая реплика, но он сделал вид, что ничего не слышит.

     Неподалеку от колодца он увидел бывшего своего воспитанника — молоденького сержанта. (По фамилии, кажется, Хейде. Он чем-то был похож на сына — Отто). Нельте запомнил его как лучшего водителя и башенного стрелка. Тогда Нельте хотел взять этого красивого юношу в свою личную охрану. Ему нравилась его военная подтянутость и исполнительность.

     Хейде сидел, полузакрыв глаза. Он без обеих рук. Вокруг него роем кружились мухи, духота, нещадно палило солнце, а он не мог ни отогнать мух, ни напиться, хотя рядом был колодец. Тут же сгрудились раненые и пили жадно, захлебываясь и обливаясь водой. А он сидел какой-то отрешенный и беспомощный и изредка облизывал потрескавшиеся, посиневшие губы. Нельте хотел подойти, принести ему напиться, но передумал. Он — полковник. Ему не позволяло это сделать его высокое положение.

     И сейчас, вспоминая об этом, Нельте почему-то почувствовал угрызение совести. «Может, поэтому немецкие солдаты последнее время заметно теряют уважение к своим командирам».

     Его размышления прервал твердый, уверенный голос диктора. От неожиданности он даже вздрогнул.

     — Ахтунг, ахтунг, ахтунг!

     — Ли лестен штунден фон Сталинград!

     Ди дойчен трупен тратен ан ди Волга херан!

     — Дер фаль фон Сталинград ист ун умгендли!

     Берлин ошеломил его морем голосов, грохотом барабанных маршей. И он даже растерялся.

     Каждый раз, приезжая в родной город — Берлин, Нельте имел привычку объезжать все любимые улицы и площади, любил встретиться со старыми знакомыми и друзьями. Но сейчас ему почему-то захотелось изменить старой привычке, не хотелось видеть никого из близких.

     И то, что Берлин бушевал в торжествах неизвестно по какому поводу, и то, что это совпало с его приездом, раздражало и злило! Хотелось как можно скорее уединиться на своей загородной вилле.

     Как бы там ни было, пусть сам того не желая, но он попал в праздничную стихию, как говорят, нежданно-негаданно.

     Крики, гомон, возгласы радости и восторга берлинцев, разлившихся по площадям и улицам, сгрудившихся на тротуарах, заглушал стон и визг фанфар, улицы и площади грохотали от пулеметной дроби барабанов, солдатские песни и военные марши переполнили германскую столицу, выплескиваясь даже к ее отдаленным окраинам. И Нельте невольно вспомнил чем-то похожее на все это лето сорокового года. Да, так было после победы над Францией.

     Тогда, в Тиргартене, как и сегодня, «зигель зойле», была ярко расцвечена национальными флагами и цветными гирляндами, площади и улицы были затоплены колоннами войск, идущими на парад, и жителями столицы.