|
Где комиссар? – Комиссар у сапёров, – ответил начальник штаба. – Попросите его на КП. Ночь была тёмной, тихой и очень тревожной. Тревога была в дрожащем свете звёзд, трево-га тихо шуршала под ногами часовых, тревога тёмными тенями стояла среди ночных непо-движных деревьев, тревога, поскрипывая сучьями, шла с разведчиками и не оставляла их, когда, пройдя мимо боевого охранения, они подходили к штабу полка. Тревога плескала и журчала в тёмной воде у мельничной плотины, тревога была всюду – в небе, на земле, на воде. Наступили минуты, когда на каждого входящего в штаб смотрели пытливо, ожидая недоброй вести, когда далёкие зарницы заставляли настораживаться, и от пустого шороха часовые вскидывали вин-товки и кричали: «Стой, стреляю!» И в эти минуты Богарёв с молчаливым восхищением наблю-дал за Мерцаловым, командиром стрелкового полка. Он один говорил весело, уверенно, громко. Он смеялся и шутил. В эти часы ночной тяжёлой опасности вся великая ответственность за ты-сячи людей, за пушки, за землю лежала на нём. Он не томился этой ответственностью. Сколько драгоценных свойств человеческого духа зреют, крепнут за одну такую ночь в душе человека. И тысячи лейтенантов, майоров, полковников, генералов и комиссаров переживали на протяжении огромного фронта часы, недели, ночи, месяцы этой великой закаляющей и умудряющей тяжёлой ответственности. Мерцалов растолковывал задачу окружавшим его командирам. Казалось, множество прочных связей устанавливалось между ним и людьми, лежавшими в тёмном лесу, стоявшими в боевом охранении, дежурившими на огневых позициях у пушек, глядящими во мрак ночи с пе-редовых наблюдательных пунктов. Он был весел, спокоен, прост, этот тридцатипятилетний майор с рыжеватыми волосами, скуластым загорелым лицом, со светлыми, казавшимися то се-рыми, то голубыми глазами. – Поднимем по тревоге батальоны? – спросил начальник штаба. – Пусть ещё час поспят ребята. Проснуться бойцу недолго, – ответил Мерцалов. – Спят-то, небось, в сапогах. Он посмотрел на Богарёва и проговорил: – Прочтите приказ от командира дивизии. Богарёв прочёл приказ, указывавший полку направление движения и задачу – до вечера сдерживать одним батальоном движение немцев по большаку, а остальными силами держать переправу через речку Уж. – Да, вот ещё что, – сказал Мерцалов, словно вспомнив о каком-то пустяке. Он вытер платком лоб. – Ну и жара! Может быть, выйдем воздухом подышим? Несколько мгновений они простояли молча в темноте. Мерцалов сказал негромко: – Вот какая штука. Минут через пятнадцать после того, как Мышанский проехал, немцы перерезали дорогу. Связи со штабом дивизии у меня нет, с соседями тоже. В общем полк в окружении. Я принял решение. Полку итти к переправе, выполнить задачу, а затем пробиваться на соединение, а батальон Бабаджаньяна с гаубицами остаётся на лесном участке дороги, чтобы сдерживать противника. Они помолчали. – Черти, всё время трассирующими в небо пускают, – сказал Мерцалов. – Что же, решение ваше правильное, – ответил Богарёв. – Ну вот, – Мерцалов посмотрел на небо, – ракета зелёная. С батальоном я останусь… Вот ещё ракету запустили. – Ни в коем случае, ни в коем случае, – живо возразил Богарёв, – с батальоном должен остаться я, и я вам докажу, почему должен остаться я, а вы должны вести полк. И он доказал это Мерцалову. Они простились в темноте, Богарёв не видел лица Мерцалова, но он чувствовал, что тот помнит тяжёлый разговор за чаепитием. Через час потянулись тяжёлые обозы. Лошади, бесшумно шагая по дороге, слегка фыркали, точно понимали, что нельзя нарушать тишину тайного ночного движения. Красноармейцы шли молча из темноты и вновь уходили в темноту. Из темноты на них молча глядели те, кто оставал-ся. В этом молчаливом прощании батальонов была великая торжественность и великая печаль. |
