Но что это? Она лежит? Над ней склонились Бостанику и Ефим? А Кирилл? Зачем он заглядывает в яму? Неужели поздно?

Ужас охватил брата Семеона. Сделав последний прыжок, он склонился над Катинкой.

— Жива? Жива?

— Жива. Только в очень тяжелом состоянии. Кто знает, выживет ли, — ответил Семен Бостанику.

— К лекарю! Живо! Мигом!

Пара лошадей понесла Катинку к врачу в Липецкое. Никому не доверил, сам привез земского врача. Врач осмотрел помешанную.

— Покой ей нужен, — хмуро сказал врач. — Выйдите все, оставьте меня с ней.

— Господин доктор, очень прошу, сделайте все, чтобы она жила. Я не поскуплюсь.

Лекарь насупился.

— Выйдите. Я не монах, выйдите.

Брат Семеон вышел. Приказав Семену Бостанику и Ефиму не отходить от дома, сел на лошадей и помчался снова в «рай», чтобы отвлечь внимание жителей подземелья от этого происшествия и направить его в другую сторону — на подготовку к походу в неведомые края, к Иннокентию. И это немедленно, пока еще святость апостольского суда не вызвала ненависти, пока не разбушевалось это море, начинающее уже шуметь.

Семеон прискакал в «рай» и мигом переоблачился. Приоткрыл окно, выглянул, не подсматривает ли кто, и, откинув на полу ковер, открыл деревянный люк с железными кольцами. Еще постоял мгновение и шмыгнул в отверстие, прикрыв за собой люк, который вел в подземную церковь.

Колокол набатом загудел под землей. Словно муравейник, зашевелились в кельях раяне. Недоуменно спрашивали друг друга, что это могло случиться? Почему так внезапно загудел колокол? Ведь сегодня не праздник. И, заинтересованные, двинулись в подземную церковь. За какие-нибудь четверть часа церковь наполнилась людьми. А колокол все гудел и гудел…

Звон вдруг утих. Из алтаря вышел облаченный брат Семеон. Толпа окаменела от удивления. Никто не видел, чтобы он входил. А вход ведь один.

— Братья и сестры! Не удивляйтесь моему появлению среди вас, как и этому звону. Сила отца Иннокентия всегда нерушима. Это он звонил, он вас звал сюда.

Богомольцы стали на колени и запели величальную в честь Иннокентия. Потом брат Семеон начал:

— Братья и сестры! Отец Иннокентий приходил ко мне, когда я отдыхал. Он велел низко кланяться вам и напомнить, что дух нечистый насел на него, каверзы дьявольские обессиливают его, но он крепко стоит за веру нашу святую. Бьется один на один с дьявольским духом, и нет ему в том помощи никакой, нет дружественной руки, нет верного сердца. О горе нам, горе! Горе нам, братья мои, без него. Везде неправда и зло. Они уже и сюда пробираются, и дух нечистый одолевает его ближайшую мироносицу Катинку. Бросил ее кто-то в глубокую яму. Но не убилась она, не покорилась темному духу. Она жива и сейчас с ним, с духом святым, с Иннокентием беседует. Скоро придет сюда к вам, передаст волю его. Молитесь, молитесь и подумайте о том, как помочь святому Иннокентию одолеть духа злого.

Толпа набожно слушала эти вещие слова.

— Послать, послать к нему!

— Пойдем к нему. Будем терпеть муки вместе с ним!

— Все пойдем или найдутся среди нас и собаки неверные, которые отвернутся от него в минуту мук его крестных? Или отыщутся и такие, что откажутся пострадать за имя его святое и не пойдут на страдания за правду! — гремел голос Семеона.

Церковь загудела. К алтарю двинулись самые верные дети Иннокентия. Вопли истериков, эпилептиков наполнили воздух неистовыми звуками.

— Все пойдем! Все пойдем! Только ты не уходи от нас, не покидай нас, как покинул отец Иннокентий.

Вышел из гурьбы важный седой дед Михайло Триколь. Он стал перед толпой богомольцев.

— Братья, я пойду с вами. Я поведу вас к нему.