– Привет, Леночка. Что-то я вчера в зале перестаралась, квадрицепсы болят жутко.

– Ну, зато стресс сняла.

– Это точно.

– А вообще говоря, ты слишком много работаешь.

– А что мне ещё остаётся?

– Сходи с Машей куда-нибудь.

– В смысле?

– Ну, погуляйте... В кафе посидите. Тебе надо развеяться.

– Лен, ей шестнадцать лет. И она – моя ученица.

– Да я ни на что не намекаю, если ты о том самом. Но она уже больше, чем ученица, разве ты не чувствуешь? Думаю, ты уже можешь считать её другом. Она не откажет, вот увидишь.

– Думаешь, стоит?

– Тебе надо общаться с живыми людьми. Вылезай из своей берлоги не только в спортзал, в парикмахерскую, к зубному и на прогулку во двор. Не замыкайся в себе.

– Лен...

– Тебе нужен живой человек. Глоток нормального общения. Давай, пригласи её. Всё будет хорошо.Они вышли из кинотеатра под мелкий дождик. Дана подняла капюшон куртки, а Маша открыла предусмотрительно захваченный с собой зонт, взяла её под руку, и они медленно пошли по сырому асфальту.

– Странно, да? – усмехнулась Дана.

– Что – странно? – Машина тонкая рука шевельнулась, перехватила руку Даны поудобнее.

– То, что мы пошли именно в кино.

– Ну... Тебе так захотелось. А я не против. – В голосе Маши слышалась улыбка, она прильнула к Дане плечом.

Они зашли в кафе, выпили по чашке кофе с пирожным. Соединили прогулку с уроком – говорили по-немецки. Когда Маша не знала, что сказать, она принималась читать детские стишки, причём с таким драматическим выражением, будто это был монолог Фауста. У Даны от смеха уже болели все лицевые мышцы.

– Нас народ за иностранок принимает, – хихикнула Маша.

Она пошла ещё дальше: изображая акцент, спрашивала у прохожих, как пройти в театр, в библиотеку, на вокзал. Когда люди начинали всерьёз объяснять дорогу, Дане оставалось только сдавленно фыркать в сторонке, натягивая капюшон на лицо.– Лен, можно, я сегодня расклеюсь немножко? Я не очень часто ною и жалуюсь, но сил уже нет.

– Отдохнуть тебе надо, вот что. Перерабатываешь...

– Работа тут ни при чём. Да и если не работать, то чем заниматься? Я же с ума сойду, не зная, куда себя деть. Работа – что-то вроде лекарства и заполнителя времени. И твой голос... Он лечит душу.

– Но это не может продолжаться вечно, Даночка. Ты не сможешь всю жизнь опираться на него, как на костыль. В один прекрасный день ты пойдёшь на своих ногах, без подпорки. Надо жить. Идти дальше.

– Я не могу отпустить этот костыль. Не могу... Не получается.

– А ты попробуй.

– Не могу. Падаю. Боюсь, без костыля мне ещё рано.

Она сорвала наушники и откинулась на спинку кресла. Лена никогда не обижалась, если разговор вот так прерывался. Потом они возобновляли его как ни в чём не бывало – с того места, на котором остановились. Лена всегда всё понимала. И у неё на всё был мудрый, ободряющий и ласковый ответ.– Дан, можно, я останусь у тебя на ночь?.. Не хочу идти домой.

Сегодня жар-птица была не такая, как всегда. Тихий, усталый голос, пёрышки потускнели, занималась невнимательно, будто её мысли витали где-то далеко.

– Что-то случилось, Маш?

– Давай, я ужин тебе приготовлю.

Загремела посуда, захлопали дверцы шкафчиков, холодильник тоже открывал свои недра: Маша брала то одно, то другое, хлопотала, крутилась на кухне. Шуршала упаковка, стучал нож, звякнул противень для запекания. Запахло варящейся гречкой. Жар-птица притихла у окна; Дана мягко тронула девичьи плечи, тяжёлый узел великолепных густых волос.