Помнила ли Дана? Жар-птица всегда жила в её груди – где-то рядом с сердцем. Иногда жизненные будни с их проблемами и заботами заслоняли её ясный, тёплый образ, но он никогда не исчезал – как маленькое фото, бережно хранимое в старинном медальоне.

Мостик, перекинувшийся между ними сейчас, был слишком узким и шатким для огромной тучи слов, чувств и мыслей. Если все они враз ринутся по нему – устоит ли он, не рухнет ли под напором? Поэтому Дана выпустила только маленькую, пробную группку парламентёров:

«Привет, Машенька. И я рада тебя встретить. Как у тебя дела?»

Маша уже отучилась и устроилась на работу по специальности. Трудилась она социальным работником – ухаживала за стариками на дому. Её отец женился на той женщине, и Маша съехала из родительской квартиры, снимала теперь обшарпанную двушку на окраине города с двумя приятельницами – бывшими сокурсницами по колледжу.

Остывал забытый кофе, черствел надкушенный круассан. Дождь кончился, и Дана щекой ловила солнечное тепло, улыбаясь в проём балконной двери. Пусть морщинок уже не изгладить, но осанка выпрямилась, плечи расправились, грудь дышала.С первым же шагом по твёрдой земле её сразу охватил сырой, пронзительный ветер. Неприветливо встречала её погода в родном городе – хмуро, раздражённо. Холодное небо было ей не радо, но ласковая волна знакомого голоса окутала Дану облачком солнечных мурашек.

– Привет... Замёрзла? Лето у нас нынче совсем не летнее выдалось.

– Лето там, где ты, – улыбнулась Дана.

Из такси они вышли уже под хлещущий ливень. Хлоп-щёлк – раскрылся зонтик.

– Возьми. А я твой чемодан понесу.

– Маш, ну куда ты! Вымокнешь же. – Дана едва успела поймать заботливую жар-птицу за руку и накинуть на неё свою куртку.

– Да тут всего два шага до крыльца, – зазвенел серебряным бубенчиком Машин смех. – Не сахарная, не размокну!

Поднимаясь по лестнице, Дана поймала прядку её волос. Они теперь вились пышной копной крупных и пружинистых, озорных кудряшек: Маша сделала «химию». Дождь не успел сильно намочить локоны, но прохладная влага щекотно коснулась пальцев Даны. Снова смешок:

– Подожди, сейчас придём домой – тогда и будешь меня изучать.

Она ускользала, как юркая пташка, и щебетала так же. Дверь захлопнулась, щёлкнули замки, Маша сбросила туфельки, засуетилась, потащила куда-то чемодан Даны.

– Девчонки на работе, а я сегодня отгул взяла. Пить не хочешь? Может, водички, соку? Проходи вот сюда, на кухню... Туалет вот здесь, слева от тебя.

– Да постой ты, попрыгунья, – засмеялась Дана. – Хоть на минутку угомонись, дай мне тобой полюбоваться.

Она стояла с протянутыми к Маше руками. Молчание, лёгкие шаги босиком – и мягкие ладошки коснулись её ладоней, легли в них. Пташка попалась – Дана наконец-то могла ощутить тепло её тела сквозь ткань платья, изгиб её спины, движение лопаток.

– Ты всё та же. Нисколько не изменилась, птаха. – Дана дышала совсем близко от Машиной щёчки, а дыхание девушки в свою очередь улыбчиво щекотало её.

Они стояли щекой к щеке, не целуясь – просто вслушиваясь друг в друга. Дане хотелось медлить, смаковать, тянуть это мгновение, переполняясь солнечным теплом, и она придерживала этот порывистый кудрявый огонёк на месте.

– Погоди, – пробормотала она, почти касаясь губами Машиного уха. – Дай мне ещё минутку. Мне нужно... осознать.

И Маша поняла, почувствовала её состояние и замерла – горячая, как уголёк, в этот прохладный и хмурый день.

– Ты прекрасна, Машенька. Какая же ты...

Чтобы знать о том, что она прекрасна, не требовалось ни зрение, ни специальные программы-чтецы. Маша доверчиво прижалась, уткнулась, её объятия окрепли и стиснулись, и Дана наконец зарылась губами в щекочущие пружинки её упругой шевелюры.