— В боях часто приходилось участвовать? — спросил Венк.

— Досталось, — рассеянно глядя на огонь небольшого, признался ун-Грайм. — Хуже всего было в Новочеркасске. Местное население словно взбесилось. Никто и не подозревал, что у них может быть столько оружия. Каждый дом приходилось брать штурмом. Старики говорили, что подобное было лишь в Сталинграде в сорок втором. Не знаю, как было в Сталинграде, но в Новочеркасске мы умылись кровью, словно Зигфриды. Только это не было кровью дракона, чаще всего это была наша собственная кровь.

— Я и смотрю, — кивнул оберштурмфюрер. — Нашивки у тебя за боевые ранения. Там зацепило?

— Нет, — сказал Ойген. — Это уже годом позже, в Ростове. Я вот все думаю, какого черта они бунтуют? Пива завались, отовариваются в немецких маркетах, гаштеты для них открыли. Работай, пей, да играй на гармошке! Нет, им обязательно надо поднимать какие-то волнения, ночью нападать на грузовики с товарами. Может, это менталитет у них такой? Может, они просто не могут иначе? Ведь немцы принесли им европейскую культуру, а они не хотят ее принимать. Иногда организовывали целые мероприятия, чтобы загнать их на германский фильм или заставить слушать артистов из рейха.

— Дикари, — авторитетно сказал Венк. — Глупые дикари. Зачем им европейская культура? Они лучше будут всю жизнь рисовать иконы и вырезать деревянные ложки, покрывая их примитивными узорами. Ты заметил, что больше всего они любят вечерами сидеть на лавочке, лузгать семечки и говорить о разных ничего не значащих пустяках? Их надо приучать к культуре. Мне кажется, управление восточными колониями напрасно не разрешает внедрять в их быт телевизоры. Сидели бы дома, смотрели немецкие новости, слушали свои грустные славянские песни или просто порнушку польскую смотрели. Дикаря надо приучать к культуре постепенно, ему нельзя сразу давать образцы высокой культуры, он их просто не поймет. А постепенно, да, это совсем иное дело. Постепенно, за несколько столетий, они даже подтянутся к арийским расам. Конечно, вровень с ними они никогда не станут, но достаточно окультурятся, чтобы стать немцам верными слугами.

— А пока еще много крови прольется, — вздохнул ун-Грайм.

— Солдат не должен сожалеть о льющейся крови, — наставительно сказал Венк. — Лить кровь — это его работа. Хорошо, когда он льет не свою, а чужую кровь. Фюрер сказал, что солдат должен защищать завоевания рейха и германского народа, не жалея крови, в первую очередь — чужой. А фюрер был гением, гении не могут ошибаться.

— И все-таки всегда будут территории, которые нам чужды, — ун-Грайм повел рукой вокруг. — Например, Африка. Это земля не для немцев, здесь слишком жарко.

— И все-таки мы не можем позволить, чтобы здесь властвовали дикари, — возразил Венк. — Всюду, куда пришел немецкий солдат, должен устанавливаться немецкий закон и порядок. Арийская раса упорядочивает мир, в нем не должно быть места хаосу. Если в результате упорядочивания мира в нем что-то исчезнет, это не должно останавливать немца. Исчезло, — следовательно, не заслуживало места под солнцем.

— Учитель этики в бюргере говорил то же самое, — признался ун-Грайм. — И почти теми же словами.

— Все правильно, камрад, ведь он был немец, — улыбнулся Венк. — Место под солнцем принадлежит высшей расе. Остальные могут существовать только из милости. Это аксиома, Ойген, ее должен знать каждый солдат рейха. Я не люблю лишней жестокости, но не вижу греха, если в этих джунглях перестанет обитать сотня-другая черномазых обезьян, которые живут каменным веком и никогда не перестанут быть дикарями, как не пытайся их приблизить к людям.