– Конечно, конечно, спасибо вам, Самуил Исаакович.

– Двадцать четыре часа в течение десяти дней ты пробудешь в этой палате, не спуская глаз с больного. Прием посетителей только с моего ведома. До завтра я с вами прощаюсь!

– Спасибо, доктор, но мне кажется, что вы вынесли слишком суровое наказание для Сони.

– А ей как кажется? Ответь, Соня.

– Ну что вы, огромное вам спасибо, вы очень добрый и хороший человек.

– Объясни это больному.

Дверь плотно и тихо закрылась, как будто ставя точку на моей неясной тревоге. Что-то тут не так. Тревога хоть и прошла, но пауза вопроса повисла в воздухе. Бесплотная, она казалась осязаемой.

Робко подойдя к изголовью, Соня разжала кулачок. На потной ладошке подрагивал пресловутый крестик, едва не стоивший медсестре увольнения.

– Возьмите, это ваше.

– Что на нем написано?

– «Спаси и сохрани».

– Вот и сохрани его.

– Но я не вправе.

– Это вопрос теологии и философии. Человек, который его тебе дал, наверное, очень хороший?

– А вы не видели ее?

– Видел, но не четко. Как будто во сне или в бреду. Расскажи мне, какая она?

– Высокая, светлая, глаза голубые…

– И волосы длинные, немного вьющиеся?

– Да, и она плакала.

Я закрыл глаза, и длинные золотистые волосы рассыпались надо мной золотым дождем. В комнате был полумрак, лишь один рожок причудливой люстры освещал нас.

– Валя! – невольно воскликнул я.

– Да, кажется, она так представилась.

– Кто еще приходил ко мне?

– Какой-то маленький носатый мужчина, назвался криминалистом. Он вам оставил записку. Зачитать?

– Да, пожалуйста.

– «Константин, на поверхности представленной мне перьевой авторучки фирмы „Паркер“ в конечной ее части, закрытой колпачком, мною обнаружены папиллярные линии, идентичные отпечаткам большого и указательного пальцев правой руки гражданина Полякова Геннадия Петровича, находящегося сейчас в розыске. Дактилоскопическая идентификация проведена соотносительно дактилоскопической карте Полякова Г. П. Других отпечатков не обнаружено. Костя, о результатах экспертизы я не распространялся, авторучку передал Полякову В. П., а записку Соне, она моя…»

– Ну, читайте дальше.

– Остальное не важно.

– И все-таки.

– «… Она моя дочь. Веди себя с ней без присущего тебе хамства. Выздоравливай! Подвойко».

– Значит, Софья Николаевна.

– Значит, да!

– А чего же вы папаню так невыгодно описали?

– Я не думала, что в записке он будет сообщать такие подробности нашего родства. А потом, у него действительно длинный нос и ростом не вышел.

– Больше никто мною не интересовался?

– Еще три раза приходил какой-то хмырь. Длинный и наглый, как ослиный член.

– Очень удачное сравнение, – подумав, одобрил я молоденькую сиделку.

– Ага, а наши доктора перед ним из шкуры вылезают. Особенно Самуил.

– Почему ты его не любишь?

– Почему не любят навозного жука?

– Но он же, говорят, врач высочайшей квалификации.

– Да, но это не мешает ему быть говнистым мужиком.

– Например?

– Не хочу я говорить. Зачем вам наши помои?

– Как знаешь. День-то который сегодня?

– Воскресенье, двадцать четвертое.