Где-то далеко в горах, наверно уже на подступах к Полонинам, у первой зоны альпийских лугов, глухо перекликались трембиты. Голоса их теперь казались Смолярчуку не полными весенней радости, как несколько часов назад, а тревожными и тоскливыми…

Послышался шум, и на горную тропинку выскочил Волошенко на велосипеде. За ним бежал Тюльпанов. Лицо его раскраснелось, пот заливал глаза, стриженая голова была мокрой, но он не отставал от Волошенко. Притормозив машину, Волошенко обернулся к молодому пограничнику и спросил:

— Может, довольно, а? А то как бы твоё бедное сердечко… того-этого… не разорвалось.

— Туда ему и дорога, если оно такое нежное! — задорно сказал Тюльпанов. — Пошел!

Волошенко снова налег на педали, но старшина остановил его:

— Кончайте! Отдохнем и отправимся на заставу.

— Есть отдыхать, товарищ старшина! — с искренней почтительностью откликнулся Волошенко.

За короткое время своего пребывания на пятой заставе он прославился не только тем, что умел и любил справедливо подсмеиваться над собой и над всяким, кто давал для этого подходящий повод, но и тем, что охотно, от всего сердца, выполнял приказания командиров и перенимал опыт лучших людей, успевал вкусно и во-время накормить пограничников и быть умелым в службе.

— Ложитесь, товарищ старшина. — Волошенко раскинул под старой елью тренировочный маскхалат.

Смолярчук лег, подложил под голову руки, закрыл глаза, плотно сжал губы, отчего его лицо болезненно сморщилось и как бы постарело. Волошенко растянулся рядом со старшиной. Поглядывая на него, он тихонько усмехался. Со слов Тюльпанова он знал, зачем Смолярчук побежал к Алене: поговорить о любви. И вот, кажется, поговорил так, что сразу непоздоровилось. Чем это не повод для веселой беседы? Волошенко пока молчал, обдумывая, с какой стороны выгоднее приступить к Смолярчуку так, чтобы не обидеть его и посмеяться с пользой.

— Товарищ старшина, железное сердце кует себе ваш наследник, — сказал Волошенко, кивнув в сторону Тюльпанова, занявшегося еще одним видом тренировки. — Полюбуйтесь.

Румяный, щедро умытый потом, словно только сейчас из бани, Тюльпанов стоял на крутом обрыве, над широким горным потоком, сматывал веревку в ровные кольца и, подняв голову, внимательно разглядывал высокую сосну. Потом он привязал к концу веревки увесистый камень, размахнулся и ловко метнул его вверх. Камень заякорился на толстой ветке. Попробовав, надежна ли веревка, Тюльпанов все же решил проверить, как она зацепилась за ветку: он влез на дерево и покрепче привязал веревку. Спустившись на землю, Тюльпанов разбежался и, оттолкнувшись от края обрыва, перелетел на противоположную сторону горного пото ка, на узкий карниз каменистой скалы. Постояв там минуту, вернулся обратно, и опять с помощью веревки.

— Кончайте, товарищ Тюльпанов! Отдых! — солидным басом, тоном высокого начальника приказал Волошенко.

Тюльпанов снял веревку с дерева, подошел к товарищам. Волошенко похлопал ладонью по брезентовому маскхалату:

— Ложись, Коля, и поговорим о жизни. — Он обнял молодого пограничника одной рукой. — Скажи: правда то или неправда, что ты успел в свои двадцать лет жениться?

Тюльпанов надвинул на глаза фуражку.

— Девятнадцати не было, когда это случилось.

— Что ж так рано? Любовь заставила? — Видно, что так.