— Вы кого-то звали?

— Нет, — резко ответил Удомо.

Корректор скрылся на веранде, где располагалась корректорская.

— Я должен вырваться, — сказал Удомо.

Майкл всецело зависел от этих коммерсантов. Без их денег газета не могла существовать. Они уже были у него сегодня и требовали, чтобы газета перестала поддерживать бастующих. Допотопная типография, этот домишко, бумага — за все платили они.

Полгода он работал как вол — и что же? Конечно, его знают в городе, его уважают. Да на кой черт ему уважение! А эти подлые интеллигентики оказались ничуть не лучше коммерсантов. Распинались в преданности, пока дело не дошло до кошелька. Стоило предложить им выкупить у коммерсантов газету, как они тут же в кусты. Куда весь энтузиазм девался! Будто и не они возмущались Советом старейшин и горели желанием создать новую партию. Вот негодяи!

Он схватил красный карандаш и сердитым движением жирно перечеркнул заголовок. К черту проклятых дельцов вместе с их деньгами! Он не позволит обращаться с собой, как с пешкой. Удомо встал и пошел к двери.

— Задержите гранки, — сказал он корректорам, клевавшим носом на веранде. — Сегодня, возможно, придется посидеть допоздна. Скажите наборщику, чтобы пока ничего не набирал. Только пусть никуда не уходит. И вы оба тоже. Я постараюсь вернуться как можно скорее.

Он загрохотал вниз по угрожающе шаткой лестнице, выбежал из грязного, вонючего двора на такую же грязную улицу. Горячий воздух, волнами подымавшийся от раскаленной земли, ударил в лицо. Ему стало трудно дышать, пришлось замедлить шаги. Он шел по направлению к базару.

— Мистер Удомо, сэр! Такси? — Небольшой автомобильчик притормозил рядом с Удомо. Улыбающийся шофер высунулся из окна.

— Денег нет, — улыбнулся в ответ Удомо.

— Отвезу даром. Мистер Удомо — хороший человек.

— Да мне недалеко, — сказал Удомо.

— Зачем ходить пешком, когда можно ехать даром?

Удомо обошел автомобиль, сел рядом с шофером.

Город кишел легковыми такси. Семьи, а то и целые кланы часто вскладчину покупали автомобиль, чтобы пристроить к делу какого-нибудь юношу.

— Вам куда, сэр?

— На базар.

— Очень хорошо. Я отвезу. Я читаю вашу газету. Шоферы такси всегда читают вашу газету. Все говорят, только ваша газета пишет правду. Вы еще будете писать про забастовку в порту? Нам очень нравится, когда вы пишете про белых и про нас. Всем людям нравится.

— Послушай, — сказал Удомо, — я хочу писать о забастовке. Я хочу рассказать вам правду. Но ведь вы знаете, у меня нет денег. Деньги на газету дают коммерсанты, а сейчас они испугались, потому что я пишу о забастовке. Сегодня они сказали мне: больше нельзя писать про забастовку. Сказали, что отнимут у меня газету, если я их не послушаюсь. Ты расскажи своим друзьям. Скажи им: Удомо хочет писать про забастовку, а коммерсанты не разрешают. Ты это всем расскажи. Всем! Скажи, может быть, Удомо арестуют за то, что он пишет про забастовку. А коммерсантам что? Они дрожат за свои деньги. Плевать они хотели на народ.

— Коммерсанты — плохие люди. — На лице шофера отразилось негодование.

«Вот и расскажи всем об этом», — подумал Удомо.

Машина остановилась возле базара. Удомо вышел.

— Спасибо, друг, и не забудь, что я тебе сказал. Скоро придет время с ними посчитаться.

— Я всем расскажу, — кивнул шофер.

Базар был шумный, многолюдный, древний, как сама Африка. Тут мастерили сандалии из подобранных на свалке автомобильных шин, крутили швейные машины, изготовляя прямо на глазах покупателя наряд, сильно смахивавший на ночную рубашку; старенький ювелир, служитель умирающего искусства, самозабвенно трудился над какой-то восхитительной — увы, не золотой, а медной — безделушкой, одной из тех, которые так любят женщины во всем мире; рядом с ювелиром продавали деревенское покрывало, вытканное с таким изяществом и вкусом, что, право, никому, кроме африканцев, не пришло бы в голову отнестись к нему, как к обычной одежде.