— Многое еще в их руках, — задумчиво сказал Эдибхой, — но это ненадолго.

— Вы ведь знаете, какой это хитрый народ, — сказал Удомо. — Приходится действовать осторожно.

— Теперь нас ничто не остановит! — с загоревшимся лицом воскликнул Лэнвуд.

И снова, как тогда в порту, Мхенди почувствовал, что Удомо словно ушел в себя.

— А как насчет меня? — негромко спросил он.

— Мы поговорим об этом позднее, — ответил Удомо. — Самое главное, что ты здесь.

— Да, — кивнул Мхенди. — Наконец-то я в Африке.

Удомо взял Мхенди за руку.

— Не беспокойся, брат. — Голос его звучал задушевно, совсем как когда-то в Лондоне.

У Мхенди отлегло от сердца, он улыбнулся.

Автомобиль въехал на Холм и устремился вниз.

— Смотрите! — воскликнул Эдибхой.

Теперь они были на западной окраине города. Впереди виднелась высокая трибуна, а вокруг нее, не обращая внимания на жгучее солнце, толпились тысячи людей. Из репродукторов, расставленных по всей огромной площади, гремела музыка.

— Это площадь Свободы, — сказал Удомо.

— Здесь родилась наша партия, — стал рассказывать Эдибхой. — Здесь мы дали клятву верности в тот день, когда Удомо увезли в тюрьму. Поэтому она и называется площадью Свободы. Со временем на ней будет выстроен Дом комитета партии. Здесь мы сообщаем народу все важные решения.

Завидев автомобиль, толпа восторженно загудела. Многие кинулись навстречу.

— Я обязательно напишу историю этой бескровной революции, — взволнованно проговорил Лэнвуд.

Автомобиль остановился. Удомо первым пошел к трибуне. Он держался просто и непринужденно. Его то и дело останавливали. Он внимательно выслушивал всех. Иногда доставал из складок своей тоги блокнот и карандаш и записывал, что ему говорили. Они были уже возле трибуны, когда какая-то старуха крикнула:

— Удомо, Удомо, у меня нет сил пробиться к тебе. Скажи им, чтобы помолчали.

Удомо поднял руки.

— Тихо!

Наступила тишина.

— Говорят, ты мало спишь, — начала старуха. — Вот я и хочу спросить — сколько ты спишь?

— Я здоровый человек, мать. И сплю достаточно.

— Ты мне прямо отвечай — сколько часов ты спишь?

— Я часов не считал. Когда меньше, когда больше.

— Говорят, иногда ты до самого рассвета не ложишься, а утром идешь работать. Правда это?

— Только когда у меня много работы.

— А работы у тебя всегда много? Верно?

Удомо повернулся к толпе и, улыбаясь, поднял руки.

— Мать совсем меня в угол загнала. Вот она какая умная.

Толпа криками выражала одобрение:

— Так ведь твои силы нам нужны, они всей Африке нужны, — крикнула старуха. — Значит, ты должен беречь их.

— Обещаю тебе, мать, буду беречь.

— Спи побольше. Пусть и другие работают. Нам твой ум нужен — ты ведь о всех нас думаешь…

— Мудро говоришь, мать, — ответил Удомо. — Я буду беречь себя.

Он поднялся на трибуну. Селина и остальные руководители партии были уже там. Удомо подошел к микрофону. Огромная толпа стихла. Он говорил негромко, и каждому казалось, что он обращается именно к нему.

— Помните, я рассказывал вам на митингах и писал в нашей газете о людях, которые были со мной в те дни, когда я только мечтал о свободе — о свободе, которую мы теперь завоевали.