— Ты сердишься? — спросила она.

— Тебе-то что?

— Прости, — сказала она, — но тебе меня не понять.

Он поглядел на нее. Лицо ее было печальным. Вся ее злость куда-то испарилась, сменилась неизъяснимой тоской.

— Я не сержусь, — сказал он.

Они молча дошли до самого Лииного дома.

Всю ночь в Лиином доме пили и гуляли. Когда Кзума и Элиза вернулись, народу там еще прибавилось. Опора по-прежнему сидела все на том же месте во дворе. За ее спиной стояли два пустых чана, перед ней — один опорожненный до половины. На дворе народу тоже было видимо-невидимо.

В другом конце двора стоял еще один чан — там торговала пивом ледащая Лина, та самая, у которой был припадок белой горячки. К удивлению Кзумы, она совсем протрезвела.

Во всех комнатах толклись пьяные мужчины и женщины. Среди них попадалось много цветных женщин, они обнимались с черными мужчинами. А вот цветных мужчин встречалось мало — раз-два и обчелся.

Тощая цветная женщина с недобрым лицом подкатилась к Кзуме, повисла у него на шее.

— Поставь мне пива, милок, я тебя приголублю. Дешевле дешевого — всего полкроны.

Элиза удалилась в свою комнату, а Кзума вышел во двор. Там, прислонившись к стене, звонко хохоча, болтала с мужчинами Лия. Лицо ее раскраснелось, глаза задорно блестели.

— Кзума! — окликнула его Опора. — Садись-ка сюда, сынок, — сказала она и передвинулась, освободив ему место на скамье.

— У меня много денег набралось, вот я и хочу, чтобы ты взял их на хранение, а потом передал Лии: тут такая пьянь собралась — еще передерутся, а годы мои уже не те.

Она отдала ему деньги, похлопала по руке и отстранила от себя. Голос у нее был ласковый, совсем материнский. И ему вспомнилась его старая мать.

— А ну давай налетай, сукины дети! Налетай, заливай глотки пивом! — заорала Опора уже никак не ласковым и не материнским голосом.

Кзума прыснул. Опора плутовато подмигнула ему, шаловливо улыбнулась, и ее дубленое лицо пошло морщинами.

— А ну налетай, сукины дети! — орала она. — Не жмись, вытряхивай денежки!

— Вот он где, гад!

Кзума обернулся. Задев его по лицу, мимо пролетел нож. Он попятился.

— Вот тебе, чтоб не зарился на мою бабу! — ревел Дладла, размахивая ножом. За ним стояли еще двое молодчиков с ножами. Кзума почувствовал, как по его щеке ползет струйка крови.

Дладла, ухмыляясь, рассекал воздух ножом. Молодчики подступали все ближе. Кзума отпрянул, стал шарить за спиной чем бы отбиться.

— Держи, — услышал он женский голос, и в руку ему сунули дубинку. Он узнал голос Лины.

— А ну подходи! — заорал Кзума, занося дубинку над головой.

— Оставь Дладлу, я сама с ним расправлюсь! — крикнула Лия.

Дладла отступил назад. Кзума шагнул к Дладле.

— Нет! Я сама с ним разберусь. Ты займись теми двумя.

Лия неспешно вышла вперед — руки в боки, на губах кривая усмешечка. Народ расступился, отодвигаясь все дальше, пока они не остались в центре кружка. Один из прихвостней Дладлы перевел взгляд на Лию; воспользовавшись этим, Кзума огрел его дубинкой. Молодчик рухнул, даже не пикнув. Второй рванул к калитке, но ему преградил путь высоченный парень, только что вошедший во двор. Ухватил молодчика за горло да как тряханет.

— Меня зовут Й. П. Вильямсон, и я тебя одной левой уложу, сукин ты сын! — ревел верзила.

— Йоханнес! — крикнула Лина. Не ослабляя хватки, верзила обернулся к ней. — Не убивай его, тебя посадят!

— Одной левой уложу сукина сына, — бушевал Йоханнес.