На улице показался пьяненький старый Папаша. Он увидел Лию, и глаза его распахнулись от удивления, а потом вдруг вспыхнули. Он весь подобрался, принял надменный вид. Поправил воображаемый галстук, похлопал воображаемыми перчатками, покрутил воображаемую трость. Потом огляделся по сторонам, откашлялся и, двигаясь по более или менее прямой линии, подошел к Лии и отвесил ей низкий опереточный поклон. Лия, продолжая играть воображаемой сигаретой, чуть заметно кивнула и протянула ему руку. Кривляясь и паясничая, он опустился на колени и поцеловал протянутую руку. Но когда он стал подниматься, из-за выпитого пива не выдержал благородную позу и растянулся плашмя. Люди кричали, хлопали. Кзума держался за бока, по щекам у него текли слезы. Чуть дальше Мейзи — она только что появилась — без сил сидела на краю тротуара.

Лия с каменным лицом стояла над Папашей, не убирая протянутой руки. Светская дама, да и только. Папаша встал, поправил призрачный галстук, похлопал себя незримыми перчатками, покрутил несуществующую трость и снова отвесил поклон.

И тогда Лия жестом, полным достоинства, взяла его под руку. Он надел шляпу, которой не было, и под руку — леди с сигаретой, джентльмен с тросточкой, каким-то чудом держащийся на ногах — они стали прохаживаться по улице.

Люди хохотали, орали, хлопали. Но знатная леди и джентльмен не обращали на них внимания. Изредка то она, то он кивали и улыбались снисходительной улыбочкой и проделывали каждый свой номер — она играла сигаретой, он крутил трость. И так, под гром аплодисментов, эта благородная пара исчезла в доме.

Через несколько минут Лия вышла на веранду и объявила, что леди и джентльмен уехали, а она всех приглашает на вечеринку. Приглашение было принято с восторгом, и люди разошлись по домам — наряжаться.

Мейзи встала и подошла к Кзуме.

— Ты ей сказал про Дладлу? — спросила она.

— Нет.

— Я скажу.

Кзума смотрел в конец улицы. Там из-за угла только что показалась Элиза. Медленно шла к дому. Мейзи проследила за его взглядом, потом резко отвернулась и вошла в дом. Кзума, оставшись на веранде, смотрел на приближающуюся Элизу.

Хотелось пойти к ней навстречу, но он не решался. Она была прекрасна, когда шла вот так по улице, чуть покачиваясь, высоко держа голову. Вот какой должна быть его женщина. Он готов был стоять и смотреть на нее без конца. Мог бы всю жизнь смотреть на ее гордую грудь и крепкие ноги.

Элиза заметила его и махнула рукой. Кзума не поверил глазам. Этого не может быть. Но нет, она махнула. Он соскочил на тротуар с нетерпеливой улыбкой. Но к ней не пошел. Ждал. Она опять махнула. Да, ему! Он побежал к ней. Она ему улыбалась. Он взял ее за руку.

— Привет, Кзума. Я рада тебя видеть. Ты на меня больше не сердишься? — Голос был нежный, милый.

Хорошо было смотреть ей в глаза и видеть, что она рада ему.

— Я не сердился, — сказал он.

— Я тебя очень огорчила.

— Это ничего, — сказал он. — Давай понесу твою сумку.

Он отобрал у нее сумку. Она с улыбкой взяла его под руку. Чуть прижалась к нему, и в глазах ее были тепло и любовь, и Кзума был счастлив. Все остальное забылось. Элиза с ним, опирается на его руку, и он чувствует тепло ее тела и в голосе ее нежность. Что из того, что когда-то она его обидела? Сейчас она с ним, и прильнула к нему, и на губах ее улыбка, а в глазах свет. Сейчас — только это и важно. Не вчера, не вчерашнее.

— Это ничего, — повторил он твердо.

Элиза потрепала его по руке.

— Это было очень дурно, — сказала она.

— Нет, — возразил он. — Если мужчина любит женщину, значит — любит, вот и все. Ничего тут нет ни дурного, ни хорошего.