Отвернувшись от окна, он обеими руками поднял журнальный столик над головой и грохнул его о стену. Во все стороны брызнули щепки и осколки стекла.

Это усилие только обострило его ярость.

Он жаждал крови, внутренний голос подзуживал его сейчас же ворваться в толпу с мачете, рубя направо и налево. Да, мало-помалу они его одолеют, но видит бог, больше всего на свете ему хотелось покосить это сборище, в одиночку устроить тотальную бойню.

Итан вернулся к окну.

Беверли недвижно распростерлась на улице, вокруг ее головы расплывалось озерцо крови.

Кольцо нарушилось, смыкаясь вокруг.

А затем вся орава разом ринулась на нее.

Уходить было предательством, но стоять там и смотреть было несносно, и он ни черта не мог поделать, чтобы остановить это – пятьсот человек против одного.

Ты ничего для нее не можешь сделать. Она погибла. А теперь двигай, пока сам еще можешь.

Уже устремляясь к двери, Итан услышал крик Беверли, звук ее боли, ее беспредельного отчаяния, от которого слезы навернулись ему на глаза.

Итан ступил в коридор.

Пусто.

Закрыл дверь квартиры.

Гвалт на Главной стих до неясного ропота.

Утирая глаза, Итан направился обратно прежним путем – вдоль по коридору и из двери на лестницу.

На площадке третьего этажа он помедлил, прислушиваясь, и выглянул вниз поверх перил.

Ни звука.

Ни движения.

Жутковатая тишина.

Спустился.

Внизу приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы протиснуться боком.

В переулок упала полоска света.

Стоя в луже перед подъездом, Итан закрыл за собой дверь.

Дождь пошел сильнее, чем прежде.

Секунд тридцать Итан не шевелился, дожидаясь, пока глаза вновь приспособятся к темноте.

Затем, натянув на голову капюшон, двинулся на юг, шагая посередине переулка.

Вдали дождь мельтешил в сфере света уличного фонаря, но в остальном темень между зданиями залегла настолько непроглядная, что Итан не видел собственных ног.

Толпа взревела куда громче прежнего.

Подумав о Беверли, Итан вынужден был осадить себя, чтобы не воображать, что с ней происходит, невольно сжав рукоятку мачете покрепче и скрипнув зубами.

Шаги впереди заставили Итана резко остановиться.

Он замер в тридцати футах от места, где переулок пересекается со следующей улицей, в полной уверенности, что невидим во мраке.

Там показался мужчина в темном дождевике, направлявшийся с Главной на запад.

Остановившись под фонарем, он вгляделся в переулок.

В руках у него были топорик и ручной фонарь.

Итан слышал, как дождь барабанит по его плащу.

Перейдя улицу, мужчина вошел в переулок.

Включил фонарь, направив луч на Итана.

– Кто там?

Итан увидел собственное дыхание, от холода вырывающееся изо рта облачками пара.

– Я, – отозвался Итан, трогаясь в его сторону. – Вы его не видели?

– Кто «я»?

Свет все еще бил Итану в лицо, и он надеялся, что мужчина видит его улыбку, уповал, что совладает с надвигающимся безумием.

Глаза встречного широко распахнулись, когда Итан подошел достаточно близко, чтобы тот разглядел синяки, следы крови, швы и плачевное состояние его лица, но его реакция – замахнуться топориком для удара – последовала с полусекундным запозданием.

Взмаху Итана клинком параллельно земле одной рукой достало силы вспороть противнику живот.

Ноги его подкосились, колени ударились о землю, и Итан добил его тремя сокрушительными рубящими ударами.

Он бросился бежать, все еще кипя после убийства, будто оно придало ему скорости.

Пулей вылетев из переулка, Итан пересек Седьмую.

Справа – полдюжины огоньков в двух кварталах, движущихся вдоль по улице к центру города.

Слева – не меньше пятидесяти человек хлынули из-за угла с Главной; фонарики вспыхивали один за другим, как только они ступали во тьму боковой улицы.