С тех пор я никогда больше не видел господина Адамсона, постой, нет, — было один-единственный раз. Много лет спустя, много лет тому назад. Только на мгновенье, очень короткое, и он так изменился, что иногда я думаю, это был вовсе не он, а его мрачный, чем-то огорченный двойник. Уверен я только в одном: в следующий раз я увижу господина Адамсона в тот момент, когда… Сейчас, рассказывая эту историю, я оглядываюсь и ищу его. Беспокойно, с какой-то тоской. Если не считать того раза, я не видел его уже восемьдесят шесть лет.

Конечно, я не забыл господина Адамсона. Конечно, нет, и никогда не забывал. В первые недели после возвращения я непрерывно думал о нем. Видел его в каждом углу и испуганно, а может, и восторженно — кто знает — оглядывался при каждом непонятном шорохе у меня за спиной. Но со временем образ его стерся, и, бывало, я по многу лет почти не думал о нем. Прошло немало таких лет. Жизнь. Когда-то она обещала длиться почти вечно, а сама, точно краткий порыв ветра, просвистела надо мной.

Возвращение из Микен было настоящим приключением, даже не каждому навахо доводится пережить такое. Слава Богу, у меня все еще торчало в волосах магическое перо, да и кость динозавра защищала меня. Во всяком случае, младший полицейский вдруг выкатил свой начищенный до полного блеска велосипед на улицу и сел в седло. Старший схватил меня и посадил на багажник.

— Этими! — крикнул он, хлопнул младшего по спине, и тот поехал так энергично и раскачиваясь так сильно, что я вскрикнул не то от испуга, не то от восторга и обхватил его руками. Точнее говоря, я держался за кость динозавра, которую положил перед ним. Пожилой полицейский сопя бежал рядом с нами, становясь все краснее, пока его коллега не поставил ногу на педаль и не поехал нормально. Я повернул голову назад и некоторое время еще видел, как тот стоит посреди дороги. В руке он держал носовой платок размером с флаг и махал нам. Я не решался отпустить кость, лежавшую поперек живота моего возницы, но потом осмелился и тоже помахал — быстро-быстро — и все-таки этого хватило: на секунду я потерял равновесие и чуть было не свалился с багажника, да и велосипед опасно накренился. Некоторое время мы выписывали кренделя от одного края дороги к другому. Молодой полицейский ругался. Но потом снова справился с управлением, и скоро мы уже летели вперед. Справа и слева мелькали оливковые деревья. Овцы, каменные хижины, там и тут — крестьяне и крестьянки, ошалело смотревшие вслед странному велосипеду. Полицейский запел — мелодия напоминала пение муэдзина, если не учитывать, что я никогда не слышал муэдзина. Он аккомпанировал себе, все ускоряя ритм, на велосипедном звонке. Вскоре и я уже пел вместе с ним, правда, не как турок или сарацин, а скорее как навахо. Куры разбегались от нас в разные стороны. Камни дороги расступались перед нами. Какое-то время за нами, высунув язык, бежала собака, но, как она ни старалась, бежать долго рядом с моим велосипедом, уже набравшим адскую скорость, она не смогла и вскоре отстала. Ее лай звучал все дальше и дальше. Полицейский, вдруг почувствовавший себя уверенно, крикнул мне что-то через плечо, и, хотя это было по-гречески, я его понял и с восторгом завопил в ответ:

— Да! Давай поднажми! Быстрее!

Теперь мы мчались что было мочи, я еще сильнее обхватил своего спасителя, прижался щекой к его спине, закрыл глаза и открытым ртом хватал горячий воздух, обжигавший мне легкие. Мы летели, и поездка эта вспоминается мне так, словно полицейский, подобно урагану, перенес меня по воздуху, высоко над голубым морем прямо к дому — за одно короткое мгновение. Правда, последние несколько метров он проехал по улице — это я ведь точно помню? — не держась за руль и подняв руки к небу, точно победитель альпийского этапа «Тур де Франс».