|
Я рассказывал все это, и мне все больше и больше казалось, что я помню все до мелочей. Как я во внезапном озарении запел. («Ты запел?» — выдавил из себя отец, словно очнувшись от оцепенения. Я кивнул: «Мне казалось, если я запою, они мне ничего не сделают».) Как я после приступа паники ускользнул от мертвецов и пошел по дороге, которая оказалась не такой крутой. Как вновь прибывшие мертвецы скользили мимо меня, подобно камням или мешкам, а рядом с ними скакали их провожатые. Что те, которые уже никогда не выйдут наружу, сверху выглядели словно серо-зеленый ковер, который слегка колыхался и пропадал далеко за горизонтом. И наверняка за горизонтом были и еще мертвые. Наверняка они покрывают всю Землю изнутри, и конечно же в это царство мертвых есть еще много входов и на острове Пасхи, и в Австралии. В глубине Земли не было ни магмы, ни ада. Там были только мертвецы.
— Ах, мальчик мой! — выдохнула мама и заплакала. Я еще крепче прижался к ее груди. Она гладила меня по голове. Индейское перо упало на пол. — Перо! — закричал я. — Мне нужно мое перо! Отец наклонился и подал мне перо. Я снова воткнул его в волосы, думаю, даже не сказав «спасибо». — Потом мы выбрались на поверхность Земли, — продолжил я. — Остальное вы знаете. Полицейский привез меня домой. Отец — я никогда не видел его таким — быстрыми шагами ходил вокруг кухонного стола (мы сидели на кухне) и каждый раз, проходя мимо холодильника, с грохотом ударял кулаком по металлической дверце. Наконец он остановился и в отчаянии поглядел на меня. — Ну хорошо, — сказал он. — Но как ты оказался в Микенах? — Но я же только что все рассказал! — закричал я. — Вот, — я показал на ноги, — тут еще кровь. Отец уставился на мои туфли, белые спортивные туфли фирмы «Батя», с желтыми резиновыми подошвами, на которых была видна засохшая кровь. — Это деготь, — ответил он. Сел за стол и обхватил голову руками. Его плечи вздрагивали. — Папа хочет сказать… — начала мама самым своим нежным голосом, — понимаешь, нам позвонили. Мы не поняли откуда, но голос звучал издалека. Нам сказали, что нашли тебя. Но ведь этому должно быть какое-то объяснение. Я переводил глаза с отца на нее. С ничего не видящего отца на мать, которая еще сильнее обнимала меня. Я чувствовал, как бьется ее сердце. Они не поняли ни единого слова. А я им все так подробно объяснил! Некоторое время мы сидели в молчании. Потом я соскользнул с маминых колен, взял кость динозавра, направился к двери, поднялся по лестнице и вошел в свою комнату. Там я улегся на кровати, положив кость рядом с собой, и лежал, глядя в потолок, пока не заснул. Во сне я чувствовал, как кто-то — мама — накрыл меня одеялом, а один раз я проснулся ночью и увидел, что горит ночник. Они оба — и папа, и мама — сидели рядом со мной, как тогда, когда я лежал в ужасной лихорадке и еще думал, что должен умереть, потому что была пятница.
Уже на следующий день, наверно во вторник, папа отвез меня к врачу, как я сегодня понимаю — к психиатру или детскому психологу. Его клиника находилась на улице Блуменрайн напротив ресторана «У синей розы», который позднее перешел к одному из моих одноклассников по реальной гимназии. Врач, некто доктор Аккерман или Аккерет, а может, и Акклин, заставлял меня складывать кубики и разгадывать картинки с кляксами, на которых даже непроходимый дурак сразу же узнал бы бабочку или отца, искусанного собаками. Доктор Аккерман радостно кивал головой, когда я говорил ему, что вижу. Отец ждал за дверью. Врач задал мне еще несколько вопросов — например, люблю ли я маму, — а потом я снова оказался на улице и шел, держа отца за руку, вниз по Блуменрайн к пристани, где мы уселись на террасе кондитерской Шпильмана и стали любоваться Рейном. |
