— Ефим Григорьевич, а на какого преступника я похож?

— А вот мы сейчас помощничка моего и спросим, — сказал Алексеев.

Встав, открыл дверь и крикнул:

— Мокрополов, зайди-ка сюда,

Коллежский регистратор явился, с моим саквояжем — раскрытым — рукав нижней рубашки торчит. Мне это очень не понравилось, но пока промолчал.

— Мокрополов, а на кого похож господин титулярный советник? — ласково спросил пристав, помахивая розыскным листом.

— Так вот, на того, на Дзержинского…

— На Дзержинского? — малость ошалел я. — На Феликса?

Не должно быть Феликса Эдмундовича в здешних местах. Да и рано ему становиться политическим.

— Нет, на какого Феликса? На Вацлава, — отозвался помощник пристава.

Уже хорошо. Но про Вацлава Дзержинского никогда не слышал.

— Ага, читаю, — хмыкнул Алексеев и принялся зачитывать. — Вацлав Вацлавович Дзержинский, мещанин города Сувалки, бывший студент Варшавского университета, высланный под административный надзор в город Весьегонск, за неповиновение властям, двадцати пяти лет…

— Вот, двадцати пяти лет, — радостно заявил Мокрополов.

— А я двадцати одного года, — поправил я.

— Ну и что? Мог и постарше выглядеть.

— Рост — два аршина и семь вершков, — хмыкнул пристав. Посмотрев на меня, безошибочно определил: — А тут два аршина десять вершков. У Дзержинского щеки впалые, борода. Где ты видишь впалые щеки? А рост?

Но Мокрополов мог потягаться в упрямстве не только с ослом, но и со стадом баранов.

— Бороду и сбрить можно. А рост? Мог подрасти, молодой еще. А щеки так — были впалыми, отъелся на русских харчах. Но главное, что Дзержинский может передвигаться по стране в мундире чиновников. А тут в мундире, и все приметы схожи.

Пристав тоскливо посмотрел на меня и спросил:

— Видите, Иван Александрович, кого присылают? А господин исправник хочет, чтобы полицейские подвиги совершали. Хорошо, если дурости не делают, так ведь нет, такое творят, что диву даешься.

— Так что делать? — развел я руками. Переведя взгляд на Мокрополова, спросил: — Мой саквояж вы уже проверили? Что-то интересное в нем нашли?

— Ничего противозаконного нет, — вынужден был признать помощник пристава, пытаясь отдать мне саквояж.

Его я пока в руки брать не стал. Улыбнувшись Мокрополову, спросил:

— Надеюсь, деньги вы вернули на место?

— Какие деньги?

— Как, какие? — сделал я удивленные глаза. — В моем саквояже лежало пять тысяч рублей, двумя пачками. Если их там нет, значит, вы их украли.

Кажется, до дурака начало что-то доходить. Сбледнув с лица, помощник пристава обреченно сказал:

— Не было там никаких денег! Городовые могут подтвердить.

— А при чем здесь городовые? — включился в игру пристав. — Городовой понятым не может являться, он заинтересованное лицо, да еще и ваш подчиненный. Где акт обыска, господин коллежский регистратор, с подписями понятых? Я же вам сто раз объяснял, что обыск можно проводить либо с согласия задержанного, либо по постановлению прокурора или прямому указанию судебного следователя. Понятые должны присутствовать. Уж самый крайний случай, если вы твердо уверены — в доме бомба хранится, труп лежит. Вот тут можете сами инициативу проявить, никто претензий вам не предъявит. А вы, мало того, что важного чиновника за преступника приняли, так и дров наломали.

— Виноват, забыл.

— Ефим Григорьевич, не обессудьте, но я собираюсь подавать в суд на вашего помощника, — сообщил я. — Пропало пять тысяч. Я брал деньги в Череповецком банке, вложил их в портфель.