Дождь по‑прежнему лениво стучал по стеклам окон.

Волгин протянул руку, но не позвонил, услышав в соседней комнате твердые мужские шаги.

Дверь открылась.

Вошедший остановился на пороге. Волгин видел только темный силуэт в светлом четырехугольнике, но легко узнал своего шурина. Михаил Петрович решил, что больной спит, шагнул назад и хотел закрыть дверь.

– Я не сплю, Миша, – сказал Волгин. – Подойди сюда. Северский, неслышно ступая по мягкому ковру, подошел к постели.

– Почему ты лежишь в темноте? – спросил он.

– Темнота мне не мешает… Сядь сюда, на кровать. Только что я вспоминал свою жизнь. Ничего замечательного, но и стыдиться мне не приходится. И жалеть больше не о чем. Могу умирать спокойно..

– Кто о чем! – В голосе Михаила Петровича слышалась досада. – С чего ты взял, что непременно умрешь? Если бы от каждой болезни умирали, людей бы не осталось. Давай я зажгу лучше свет.

Он встал и, подойдя к двери, повернул выключатель. Комната осветилась.

Когда он вернулся к постели, Волгин лежал с закрытыми глазами. Михаил Петрович внимательно посмотрел на его страшно худое, землистое лицо и тяжело вздохнул.

Он вспомнил слова профессора, сказанные сегодня утром: “Больному осталось не более трех дней жизни”. Старый опытный врач не ошибался. Михаил Петрович видел это и сам.

Он наклонился и чуть коснулся руки, лежавшей на одеяле:

– Дима, ты спишь?

– Нет, – Волгин открыл глаза. – Посиди немного со мной.

– Тебе сейчас принесут ужинать, – Михаил Петрович сел в кресло. – Вера Андреевна говорила мне, что ты стал капризничать, – он улыбнулся устало и грустно. – Зачем тебе понадобился прогноз погоды? И что это за фантазия с Эйфелевой башней?

Волгин нахмурился.

– Это так, – неохотно ответил он. – Не обращай внимания. Мало ли что взбредет в голову, когда человек ничего не делает.

2

В конце августа, во второй половине дня, в окрестностях Можайска по асфальтированному шоссе мчался открытый автомобиль.

На заднем сиденье никого не было. Рядом с шофером сидел пожилой мужчина. Легкое серое пальто, мягкая шляпа и очки в золотой оправе придавали пассажиру автомобиля вид иностранца‑туриста. Сходство усиливалось огромным интересом, с которым он всматривался в проносившиеся мимо живописные виды. И только отсутствие фотоаппарата на тонком ремешке несколько нарушало впечатление.

– И никаких следов…

Шофер вопросительно повернул голову.

– Я говорю, что не вижу следов войны, – пожилой мужчина показал рукой вокруг: – В этих местах были гигантские бои.

– Прошло восемь лет, Михаил Петрович. Но следы есть и их просто не замечаете.

Северский вздохнул.

– Да, – сказал он, – восемь лет! Для нашей страны это огромный срок. Совсем недавно я был в Лондоне. Там еще час встречаются разрушенные дома. В окрестностях Парижа ясно видны следы не только Второй, но даже Первой мировой войны. А у нас уже почти ничего не видно. Далеко еще, товарищ Петров?

– Километров двенадцать, четырнадцать, – ответил шофер, – а там и У…

Машина быстро мчалась по гладкой широкой магистрали. Прохладный ветер, огибая смотровое стекло, приятно щекотал лицо Встречные машины проносились мимо, оставляя за собой легкие облачка пыли и отработанного бензина.

На безоблачном небе солнце склонялось к западу.

– Поздно выехали, – сказал Северский. – Возвращаться придется в темноте.

– Вы долго пробудете там?

– Нет, не долго.