— Возьми двух стрельцов, — сказал князь приставу. — И доставь суму окольничему на дом. Ведаешь где?.. Тогда с Богом!

Вяземский налил в малую чашу из кувшина настой чаги и медленно выпил.

— Хитрый ты, Богдан! — улыбнулся он. — Не торопишься уходить, хочешь всё проведать. Любопытного для тебя у меня ничего нет, разве что князь Василий Петрович Шереметьев скоро будет поставлен воеводой на Казань.

— Слыханное ли дело? — удивился Хитрово. — Шереметьев не ездил дальше своих подмосковных деревень. Сколько себя помню, он всегда на государевом дворе жил.

— Надоел он великому государю своими повадками. Но главное — сын облатынился, бороду сбрил. Алексей Михайлович, как узрел его блудодейный облик, так плюнул с досады. Патриарх встал на дыбы, даром что недужен. Прокляну, грозит, идолово отродье!

Засечная черта и новый град Синбирск входили в Казанский уезд, и Хитрово не понравилось, что воеводой назначен Шереметьев. Вяземский понял огорчение окольничего и утешил:

— Не горюй, Богдан! Князь будет выезжать из Москвы полгода. Пока до Казани доберётся, ты успеешь Синбирск поставить. Шереметьев дела не ведает, докучать тебе не будет. Для него Казань — ссылка, станет из неё покаянные челобитные слать, пока государь не помилует. Тем временем и сын бороду отпустит.

— Благодарствую тебя, Андрей Петрович, за отеческое попечение обо мне, хилом, — с чувством сказал Хитрово, поднимаясь со стула. — Век буду благодарен!

Слова окольничего растрогали Вяземского, он был стар и чувствителен.

— Ступай, Богдан! Доброго тебе пути!

Выйдя из приказа, Хитрово с удовлетворением обнаружил, что похолодало, мокрый снег затвердел, и в ближайшие дни оттепель вряд ли случится. Это обещало спокойное возвращение по санному пути в Карсун, где он замыслил остановиться до начала похода к Синбирской горе, переждать весеннюю распутицу, собрать под своей рукой всех нужных для исполнения задуманного дела служилых и работных людей.

Поразмыслив над тем, что ему необходимо ещё сделать, Хитрово направился к крыльцу Поместного приказа, который ведал распределением поместий для служилых людей. С началом строительства засечной черты от Инсара до будущего Синбирска у государства появилось много свободной земли, защищённой от набегов степняков, и её стали распределять между дворянами, нуждающимися в поместьях. Хитрово как полковой воевода, ответственный за всё, что происходит в огромном крае, должен был знать о поместном испомещении служилых людей на новых землях.

Начальника Поместного приказа не было на месте, его замещал дьяк Орланов, поседелый на поместных делах.

— Государь многих жалует землицей по Волге. Жалованные грамоты берут, оклад получают исправно, но переезжать на новые места не спешат.

— Отчего же так? — спросил Хитрово. — Места спокойные, черта строится.

— А кто о сём ведает? — рассудительно заметил Орланов. — Всем памятно, как десять лет назад калмыки налетели на Самару, пожгли и разбили деревеньки в округе. А что, всё стало тихо?

Хитрово промолчал, ему было ведомо, что калмыки и башкиры нет — нет да и наскочат на новоселов, сожгут строения, утащат за собой на аркане парня или девку.

— Мне из твоего приказа отписывали, что поместные дачи должны получить иноземцы. Как с ними?

Дьяк вышел в соседнюю комнату, где хранились копии жалованных грамот, и вскоре вернулся со свитком.

— Дадено полоцким шляхтичам по сто пятьдесят четвертей в трёх полях. Жалованные грамоты они взяли.

— Что за люди? — спросил Хитрово. — Добрые?

— Православные русские. За ляхами житья им не стало.