|
Почти все они погибли под стеками крепости, лишь немногим хан Аллакули даровал жизнь. Артиллерия хивинцев — огромные неуклюжие пушки, при каждой шестёрка лошадей — заняла позицию по западному берегу и обстреляла переправу. Пушки били до тех пор, пока последняя лодка переправы не отправилась на дно священной Аму. Хива-хан на белом в чёрных яблоках жеребце, украшенном нагрудником из золотых пластин, проезжался по берегу со своей многочисленной свитой и поносил нечестивцев. Наконец, когда на той стороне реки уцелевшие бухарцы сели на коней и верблюдов и подались прочь, Аллакули-хан повелел побыстрее привести к нему одного из бухарских юзбаши, захваченного в плен. Когда того, хлеща камчами по спине и покалывая пиками в спину, пригнали к хану, он распорядился:
— Заткните нечестивца в самую большую пушку и отправьте на тот берег. Пусть своих догоняет. Артиллеристы-топчи схватили несчастного, сорвали с него одежду и сапоги и голого затолкали в пушечный ствол. Туда же вместили хороший пушечный заряд. Аллакули-хан собственноручно поднёс факел к фитилю, прогремел выстрел, и тело юзбаши, описав дугу в воздухе, не долетев до другого берега, шлёпнулось в волны. — Жаль, — вздохнул Хива-хан. — К рыбам пошёл… В тот же день Аллакули-хан занялся наведением порядков в Хазараспской крепости: усилил гарнизон, велел восстановить разрушенные кое-где стены, приказал хивинцам днём и ночью нести охрану берега. Войско хана заночевало в степи, а утром, до восхода солнца, отправилось назад, в Хиву… Спустя три дня жители столицы встречали непобедимого льва пустынь и гор Аллакули-хана. Всё население вышло на улицы города. Карнайчи затрубили в трубы, а пиротехники выпустили в небо столько ракет, что казалось, с неба посыпались звёзды. Воины, вступив в городские ворота и увидев тысячи приветствующих горожан, ещё выше подняли пики, на которых, словно тыквы, торчали головы вояк Насруллы-эмира. — С победой, солнцеликий! — Тысячу лет тебе жизни, лев вселенной! — На небе один аллах, на земле его наместник, светлейший и могучий Аллакул! — неслись отовсюду выкрики. Хан, выпячивая грудь и не поворачивая головы, спросил Атамурада-кушбеги, встретившего его у городских ворот: — Не случилось ли чего важного в наше отсутствие? — Вчера появился один киргиз из того каравана, который захватили урусы на Эмбе. Говорит, что генерал Перовский готовится к войне против нас, — ответил Атамурад-кушбеги. — Я велел содержать киргиза при себе до вашего возвращения. Может быть, повелитель захочет узнать подробности этой злой вести? — Приведёшь его завтра утром, — небрежно ответил Аллакули, но кушбеги заметил, как обеспокоился хан. Прошествовав по центральной улице мимо минаретов и крытых базаров, войско остановилось у ханского дворца. Но лишь немногие въехали во двор: свита, вся артиллерия в упряжках, личная охрана и три сотни гуламов. Остальные, после того как затворились массивные ворота, стали разъезжаться по домам и чайханам, где их с нетерпением ждали родичи и друзья, чтобы послушать об очередной победе могущественного Аллакули. Хан свершил омовение, прилёг на софу — хотел уснуть, чтобы сбросить усталость похода. Но уснуть не смог. «Урусы, урусы, проклятые урусы!» — эти слова не давали ему покоя. Он стал думать о последнем инциденте на оренбургской линии и окончательно рассердился. Перовский захватил купеческий караван и заточил всех купцов в зиндан, в отместку за то, что якобы хивинцы постоянно грабят русские караваны и уводят российских купцов в неволю. Ал-лакули-хан ещё два года назад через своего посланника Кабыл-бая пытался объяснить русскому императору, что хивинский хан сам никогда не давал распоряжений грабить русских людей и угонять в плен, что грабят разбойничьи шайки, от которых и самим хивинцам достаётся не меньше, чем русским. |
