— Тувак-джан, неприлично сразу в сундук. Как приедет Карелин — бусы и серьги надень, чтобы польстить гостю. А в хрустальной посуде русским еду подашь.

— Ай, что толку от этих украшений, — капризно отозвалась она. — Вот когда в Тифлис ещё поедем, тогда надену!

— Надень, надень, ханым, — вновь попросил он и пригласил на ковёр Булата и несколько слуг, которые топтались здесь же, разглядывая подарки.

Тувак с явной неохотой нацепила серьги и, играя рубинами бусинок, ушла из кибитки. Кият упёрся руками в колени, наставительно сказал:

— Коснулась и нас милость аллаха, уважаемые. Долго мы ждали радости — наконец она пришла. Сделаем же так, чтобы эта радость была всеобщей. Булат-хан, тебе велю: поезжай сегодня на Дарджу, возьми с собой десять-пятнадцать киржимов, доставь для тоя сто овец. Заодно прихвати двух лошадей: того белого в яблоках и чёрного ахалтекинца.

— Хорошо, хан, так и сделаю, — отозвался тот оживлённо.

— Ты, Атеке, — взглянул хан на своего давнего слугу, — займись казанами: пусть везут к берегу все, у кого есть. Чашки, ложки — тоже твоя забота. Бике скажи — рис выдаст, муку даст на чуреки. Бике пусть всех женщин соберёт к казанам и тамдырам…

— Да, хан-ага, я вас внимательно слушаю.

— Абдулла, ты садись в киржим, плыви на Огурджинский. Если Санькин брат там, пусть сюда плывёт. Скажи: Кият большой той затевает.

— Хан-ага, других людей, огурджинцев, тоже пригласить?

— Каких людей?! — возмутился Кият. — Там только Кеймир и эти беглецы. Привези мне Санькиного брата!

— Да, хан-ага, я исполню твоё повеление.

— Мирриш-бай, — обратился патриарх ещё к одному приближённому, сидевшему рядом. — Поднимай нукеров — пусть едут по кочевьям и скажут всем, чтобы выходили на соляное озеро. Рыбаки пусть приготовят рыбу к сдаче. Купцы приплывут — все трюмы надо заполнить.

— Да, хан-ага, твои верные нукеры всегда готовы выполнить волю аллаха…

Распоряжений от патриарха было много. Люди почтительно выслушивали его и немедленно удалялись, чтобы выполнить приказанное. Оставшись, наконец, один, Кият-хан заглянул в соседнюю юрту, к жене.

— Тувак-джан, думаю, не будет постыдным, если ты соберёшь женщин и все вместе преподнесёте царскому человеку свои подарки. Скажи, чтобы жёны Мир-риша, Нияза, Пихты и другие, с кем знаешься, приготовили килимы, джорапы, ножны… Пусть покажут свои ковровые поделки, а если всё это понравится царскому человеку — преподнесут ему.

— Ой, хан! — воскликнула Тувак. — Зачем смешишь меня? Разве заставишь наших гелин идти в гости к мужчине, да ещё капыру! Я боюсь — и женщины и их мужья сумасшедшим тебя посчитают!

— Тувак-джан, я сорок лет изо дня в день делаю то, чему меня учат русские. Сначала все челекенцы бранят меня, называют вероотступником, а потом говорят: «Спасибо Кияту». Пусть и на этот раз так будет. А женщин и их мужей успокой, скажи: «У русского Карелина своих красавиц много».